С сожалением глянув на так и манившую тело дубовую лавку, удобно расположившуюся прямо у водоема, я прошла ближе к дому. Он был таким же ослепительно белым, но что-то заставляло меня чувствовать легкий страх, дрожью пробежавший по коже. Резные перила украшали небольшую веранду с несколькими креслами-качалками, а стебли вьюнком обвивали тонкие колонны, закрывая своими резными листиками.

У входа я остановилась. Несмело коснулась латунной головы грифона, покрытого золотой краской. Оскалив зубы, он крепко сжимал тяжелое кольцо, придавая морде свирепый вид. Собравшись с силами, я постучала этим кольцом и в ожидании замерла.

Нет ответа.

Я постучала еще раз. Звук грузными волнами прошелся по белой двери.

Никого.

В нетерпении я вновь потянулась к ручке, желая постучать вновь, как дверь, коротко скрипнув, тихонько распахнулась, открывая вид на коридор и лестницу из темного дерева, ведущую наверх.

Подумав секунду, я переступила порог, нечаянно цокнув небольшим каблучком своих туфель. Внутри было пусто, лишь где-то издали доносились чьи-то голоса, женские, судя по тону. Я двинулась вперед, неуверенная, что поступаю правильно. Стоило найти Эмерот хотя бы потому, что это был ее дом, именно она вызвала меня сюда.

Пройдя пару метров вдоль чудесных пейзажей, написанных от руки, я заметила, что все они изображают одно и то же место – тот самый пруд с плакучими ивами, только с разных ракурсов. Какие-то изображения были выполнены акварелью, передававшей легкие цвета слабыми разводами, в то время как следующие были выполнены масляными красками, отражавшего угрюмость и туманность водоема в темное время суток. Тяжелые мазки покрывали холст, обрисовывая каждый листик и каждую каплю, словно придавая предметам заметную мрачность, которую не могли скрыть тяжелые позолоченные рамки.

Мои шаги заглушал толстый ковер насыщенного бордового цвета, покрывавшего пол коридора. Когда я приблизилась к входу в широкую гостиную в форме круга, в которой вчера состоялась наша беседа с Эмерот, я уже могла отчетливо различать слова дискуссии, проходившей там. Тот самый голос, доносившийся еще у входа, повизгивал, выдавая старческие нотки, вынуждая меня затаиться за дубовой колодой.

– Ты не можешь так поступить, Эмерот! Это недопустимо! Как ты себе это представляешь – передать защиту целой семьи?

– Когда я сменила мою мать, то была ненамного старше нее, – устало проговорила Эмерот. Я придвинулась ближе, прислоняясь боком к стоящему в углу столику с красивой голубоватой вазой, в которой покоился букет ромашек.

– Ты знала, что делать! – вновь повысила голос незнакомая женщина, и, судя по характерному звону посуды, небрежно бросила фарфоровую чашку на блюдечко, едва его не разбив.

– Время терпит. Успеет, освоится. Я буду рядом.

– Тебя готовили к этой роли с детства, а она полная невежда!

Они говорят обо мне.

Кажется, не только я была недовольна происходящим.

– Научим. Давай признаемся честно, Николетта, наше дело не так уж и важно, как принято считать. Я вполне могу уложиться в срок и помочь Юдит принять свою суть, понять, что от нее требуется.

Внезапно я ощутила жесткую вибрацию, от которой задрожали не только висящие картины, но и мои внутренности. Подкатила тошнота. Я напряженно всмотрелась в белые лепестки ромашек, колеблющиеся под действием неизвестной силы, и пальцами ухватилась за стеклянный столик.

Если даже окружающие не могли принять меня в этой новой, неизвестной мне роли, как я должна сама поверить, что справлюсь. Действительно ли я достойна этого места? Боги, да я даже не хочу здесь находиться, однако спросил ли меня кто-нибудь?