Жанр «Вечеров рассказа» был из маленького помещения вынесен в аудиторию на 800–1000 человек».[26]

То новое, что вносит Закушняк в изменение предлагаемых обстоятельств рассказов – это отказ от интимности и, в первую очередь, от настольной лампы. Он впервые вводит свет в зрительный зал. Тем самым подчеркивается прямое и непосредственное общение рассказчика со слушающими его партнерами. Интимность обстоятельств создавала возможности косвенного общения, глубокой психологической сосредоточенности, больших пауз. Свет в зале требовал непосредственного обращения к зрителю, беседы глаз в глаз, большей активности рассказа.

Правда, в этом переходе от «вечеров интимного чтения» к прямому обращению к зрителю в «вечерах рассказа» сказалась не столько потребность внутреннего эстетического развития жанра, сколько распространенные в то время идеи массовости пролетарской культуры, отрицание «полутонов» и «интимности».

Не случайно, что наиболее распространенной формой искусства живого слова, широко пропагандируемой пролеткультом, являлся в то время чисто формальный жанр хоровой декламации, с огромными составами чтецов. В государственном театре хоровой декламации под управлением Сережникова одновременно выступало сто чтецов.

Вечера же интимного чтения Закушняка рассматривались тогда, как выражение буржуазно-аристократической культуры. Характерно в этом отношении, что, например, Чернявский, великолепно чувствовавший и понимавший Закушняка, уже после его смерти, при исполнении «Дома с мезонином» почти никогда не решался рассказывать, сидя за столом при освещении одной настольной лампы.

И лишь в 1940 году, один раз, на вечере посвященном памяти А. Я. Закушняка, он позволил себе это, и то после многих оговорок о том, что жанр вечеров интимного чтения, это была неизбежная дань своему времени, что сам А. Я. Закушняк после революции отказался от интимности, то есть от уюта, от настольной лампы и свободного непринужденного собеседования со зрителями, и что только по случаю столь торжественного дня памяти Александра Яковлевича, Чернявский сделает исключение и исполнит «Дом с мезонином» так же, как исполнялась эта работа Закушняком в 1910 году.

И даже Н. Ю. Верховский, страстный сторонник и пропагандист наследия А. Я. Закушняка, даже он, уже в 1950 году, в своей «Книге о чтецах» писал: «… оставаясь связанный с буржуазной художественной интеллигенцией, он (то есть А. Я. Закушняк – Н. Г.) был не в силах критически подойти к оценке существа тогдашнего искусства и понять до конца великую общественную функцию столь любимого им реалистического литературного слова. Это понимание пришло позже. А пока, сказав резкое «нет» реакционному символическому театру, Закушняк лишь наполовину освободился от его влияния и в своих «Вечерах интимного чтения” (1910–1914), посещавшихся преимущественно буржуазной публикой, отдал щедрую дань «красивым уютам…».[27]

Можно понять людей, искренне разделяющих позиции пролеткульта, и считающих, что искусство МХАТа с его полутонами чеховских постановок, с его сверчками, скрипами половиц и психологическими паузами, чуждо пролетарской идеологии. Естественно, что для сторонников такой концепции «вечера интимного чтения» Закушняка действительно явились самым ярким проявлением чуждой пролетариату культуры.

Но как могут друзья и сторонники Закушняка, его ученики и последователи, стоять на таких позициях – непонятно!

Непонятно, как может Верховский одновременно утверждать, что «вечера интимного чтения» это высоко реалистическое, близкое и родственное МХАТу искусство, возникшее под влиянием народного творчества