Ребенок стоял у порога и что-то громко, нечленораздельно кричал, хватая себя за лицо скрюченными пальцами. Потом рухнул оземь и забился в изгибающих все его маленькое тело судорогах. Посиневшее лицо заострилось, а на губах запузырились лохмотья белой пены. Прикусив язык, он выгнулся в причудливую дугу и наконец-то замер. Ни в безвольно опавшем теле его, ни в закатившихся белках глаз не читалось ни малейшего признака жизни.

Упав на колени, она ползла к нему, не имея больше силы в резко ослабших ногах, чтобы идти. Прижимая к себе вялое тельце, Богдана обвилась вокруг него теплой волчицей, прикрыв собой от взглядов потрясенных жителей.

– Порченный, – прошептал знакомый голос.

– Падучая, – подтвердил другой голос.

– Гнилой род, – мелко покачивая головой, продолжила старая Ганна. – Что еще могло родиться от больной матери?

– А ведь его предупреждали, чтобы не смотрел в сторону Некрасовой деревни! – волновались соседки.

– Беду на нас навлек, Данко, – шумно дышала Ганна, подходя все ближе к лежащей на земле женщине.

Богдана повернула к ней свое лицо и впилась в ненавистное лицо злыми глазами.

– Чего вытаращилась? – невольно отводя свой взгляд, сердито спросила старуха. – Или неправду я говорю? Порченое дерево не даст здоровых плодов.

Богдана молчала, продолжая сверлить ее тяжелым, проникающим под морщинистую кожу взглядом.

– Если знаешь, что ребенок больной, зачем оставляешь его одного? – не отступалась от нее назойливая женщина. – Опять на болото, небось, ходила? А ведь от него-то и все горести. Али не помнишь, как предок твой в топях свой разум оставил?

– Неправда это, – процедила Богдана, чувствуя, как сжимаются в кулаки ее длинные пальцы.

– Да об этом по всем деревням слух шел, – усмехнулась Ганна. – Сколь не старайся, а шила в мешке не утаишь.

– Богдана, – присела рядом с ней на корточки Чаяна, – а где Злата?

– Где, где, – ворчала противная старуха. – Бросила она ее в трясине, и дело с концом. Это же надо совсем головы лишиться, чтобы в Гнилой Овраг ходить. Сколько людей там сгинуло, а этой все нипочем.

– Это правда, Богдана? – ужаснулась сноха.

Сих хватило только на то, чтобы яростно помотать головой, отрицая чудовищное обвинение. Потом она снова положила голову на землю и еще крепче прижала к себе начинающего оживать сына.

К собравшейся толпе продолжали стекаться люди. В суете никто не заметил, как через ворота в деревню один за другим вошли охотники, нагруженные тяжелой добычей. Сложив все в кучу для предстоящей дележки, они поспешили к шумно волнующейся массе людей. Каждый из них нес в груди замирающее от тревоги сердце, страшась узнать о том, что беда случилась именно с его семьей.

Данко шел позади, стараясь удержать себя от того, чтобы не кинуться в эту толпу любопытных сородичей с топором и не раскидать их в разные стороны. Его чуткие, как у лесного зверя, уши уже улавливали въедливый голос своей старой тетушки. Было как божий день ясно, что она опять нападает на Богдану. Эта несносная женщина никогда не упустит своего шанса еще раз ковырнуть плохо заживающие раны.

Люди и сами расступались перед ним, спиной чувствуя его тяжелую грозную поступь. Гнев плескался в голубых глазах отблесками красного пламени. Он шел прямо к стоящей в центре сгорбленной женщине, словно намереваясь снести ей голову зажатым в руке топором. Его взгляд с жалостью опустился на скорчившуюся на земле жену, а челюсть гневно сжалась, превращая его лицо в неподвижную маску, истекающую яростью.

Тихий шепот в притихшей от страха толпе подсказал старой Ганне, что за ее спиной что-то происходит. Она медленно обернулась и уставилась на стоявшего позади племенника.