Позднее он узнал от местного врача миссии, что у яганов средняя температура тела стабильно держится на отметке 37,5—38 градусов. Это позволяло им свободно купаться в ледяной воде даже зимой. Организм, адаптированный к холоду, как будто созданный для выживания в экстремальном климате.

– Их тела словно заточены под другой климат, – заметил врач. – Холодный. Постоянно холодный.

Эти слова надолго застряли у Алексея в голове. Все вместе – адаптация к холоду, генетическая связь с австралийскими и полинезийскими популяциями, язык-изолят и необычные мифы – складывались в новую гипотезу.

Позже, за столом в базе, он набросал диаграмму. В одной колонке – элементы яганской культуры: круговой танец, охряная раскраска тела, ритмы с переменным акцентом, кочевой образ жизни вдоль побережья. В другой – аналогичные черты у племен Австралии и Полинезии.

Из полевого дневника Алексея Гордеева:

«Огненная Земля. База ЮНЕСКО. Вечер.

Круговой танец у яганов – ритуальный, строгий. Очень напоминает обряды аборигенов в Австралии. Круг – как знак единства или выхода в иное пространство. Совпадение? Или древняя память?

Охряная раскраска тел. Красная и желтая охра – защита и знак. Как у аборигенов. Как у древней Полинезии. Только вместо постоянных татуировок – временные знаки на коже. Следы другой философии времени?

Ритмы. Слушал записи. Пение – сдвиги акцентов, переменная пульсация, как у старинных племенных барабанов. Живое дыхание, а не ровный счет. Музыка будто цепляется за ветер.

Кочевники моря. Легкие лодки, переходы вдоль берега, поиск пищи. Как ранние полинезийцы. Как австралийцы на северных побережьях. Океан диктует свой закон – всегда в пути.

Пока не могу отделаться от странного чувства: будто все эти народы вспоминают что-то общее. Как тени одной и той же древней тропы, растянутой между континентами».

Сопоставления были убедительными. Особенно поразило его слово nara – в языке яганов оно означало «вход, проход», а в даруг – «земля» или «место». В рапануйском близкий по звучанию корень обозначал «дом» или «остров».

Он начал писать статью, хотя понимал, что ее отвергнут. Но мысль звучала ясно: если культурные и лингвистические параллели устойчивы, то миграция в древности могла быть двухсторонней. Или существовал третий общий праисточник – неведомая популяция, распространившаяся по югу планеты задолго до известных миграций.

Именно тогда он впервые на листе бумаги нарисовал стрелку – не с севера на юг, как в учебниках, а наоборот. Из древнего южного очага, из сердца Белой Земли.

Вечером Шанук снова присоединился к нему.

– Ты рисовал карту? – спросил он, заглянув через плечо.

– Да. Думаю, ваши предки пришли не через Анды, а по суше. По мосту, которого уже нет. А потом – вниз, под лед.

Шанук молча кивнул:

– Дед так и говорил. Мы не пришли. Мы – вернулись.

Вечером, когда над Огненной Землей сгущались фиолетовые сумерки, Алексей сидел у костра, вглядываясь в отблески пламени. Его не отпускала мысль: все, что он слышал и наблюдал, складывалось в странную, почти невозможную картину. Чтобы окончательно сложить этот пазл, ему нужно было поговорить с тем, кто знал больше всех – с шаманом племени яганов.

Шамана звали Таука. Ему было, по приблизительным оценкам, под восемьдесят лет. Высокий, с прямой спиной, с лицом, испещренным морщинами, будто трещинами древней коры, он редко говорил – и почти никогда не на испанском. Шанук согласился сопровождать Алексея и переводить.

Они нашли шамана на склоне холма, где он в одиночестве курил трубку и смотрел на закат над каналом Бигля. Ветер развевал его накидку из шкур, в волосах поблескивали бусины.