А дальше в моей голове пошло-поехало: «Вот ель стоит на ветру, тяжело ворочает своими зелёными лапами, клонясь стволом. Она как высокая стройная девушка в зелёном кимоно…»

Я подвожу итог, что рассказ о грибах, змеях и Зине написать стоит, может, даже три рассказа, но потом надо отдать их редактору. «Он подналяжет на своё профессиональное писательское перо, – размечтался я, – и начнёт «перепахивать» мои рассказы, и вывезет их, и запашет сорняки слов, и выровняет неровности текста, и углубит мои мысли… И тогда мои рассказы, мысли в которых запутались красной рыбой в волнах купающегося заката, станут читаемыми, приобретут и красоту, и глубину, и смысл. Так мне этого хочется!»

Перед самым домом у меня вдруг возникает мысль вернуться назад.

– Ты что так скоро приехал? – с удивлением спросила жена.

– Я кое-что забыл, – отвечаю.

– Вечно ты всё забываешь… – заворчала жена.

Я иду в свою комнату, делаю вид, что ищу что-то, потом выхожу из дома и еду назад к сестре и маме. Но на самом деле я еду к Зине и мечтаю, что уговорю её пойти по грибы и своим колдовством потрясу её. И тогда…

– Что это ты вернулся?! – спросила сестра, окидывая меня подозрительным взглядом.

– Как мама? – почему-то спросил я.

– Мама ничего. А вот соседка взяла ребёнка и уехала к своей матери. Видимо, навсегда. Допился её муж, семью потерял…

«Словно красная рыба запуталась в сетях…» – эта строчка из моего будущего рассказа долго звучала в моей голове по дороге домой. А ещё: «Над твоими грёзами я и сам колдун». Не получилось моё колдовство в жизни, но зато в рассказе получится обязательно.

ИСПОВЕДЬ

Всем умершим от голода посвящается

Однажды летом я шёл по степи, она цвела ковылём, словно русоволосая девушка волосы распустила. Прямо передо мной была круча, оскалившаяся, как зверь, клыками скал. Внизу была речка, которая летом была похожа на ручеёк – воробью по колено. Правда, в некоторых местах было глубоко. Эти котлованы река вымыла в полые воды. Под невысоким берегом сидел старик с удочками. Видимо, я нарушил его уединение, он смотал удочки, вылез из-под берега, и подошёл ко мне. У него была копна рыжих волос на голове и борода, похожая на муравейник с рыжими муравьями. О таких говорят: раз покрасился – и навечно. Я поздоровался. Он кивнул и протянул сухонькую ручку с просвечивающими через кожу синими сосудами, которые расползались по пальцам, как дельта реки.

– Не припомню, – сказал он, внимательно разглядывая меня, – чей ты…

Я назвался, как принято у нас, по подворью.

– А!.. – протянул он. – Так ты писатель?

– Бумагу порчу, – ответил я скромно.

– А здесь чего? Родная сторонушка потянула?

– Да, хотел сделать зарисовки своего родного края.

– Зарисовки… А хочешь, я тебе расскажу свою жизнь? Только ничего не скрашивай, пиши так, как есть. Пойдём, сядем вон у овражка.

На противоположном берегу рос чернобыльник. Он посмотрел на него и сказал:

– Спаситель наш. Пили мы отвар из него пять лет, когда в селе голод был. Сейчас мне уже десятый десяток пошёл, благодаря ему долго живу. А в тридцать третьем году… – Он умолк.

– Вы хотите сказать – тысяча девятьсот тридцать третий год?

– Да. Это было весной. Коровёнка, которую мы держались, обезножила зимой, потому что было мало еды для неё. Сперва мы её подвешивали на вожжах. Но так как сена у нас вообще не было, она приказала долго жить. И мы отправили её на скотомогильник. До сих пор не могу простить себе, зачем я это сделал. Я бы надолго сохранил жизнь семьи с помощью мяса коровы, но понадеялся на урожай. Семья у нас была большая – четырнадцать детей. Погреб был большой, и я его всегда полностью засыпал картошкой. Земля-то у нас – тучный чернозём, урожай давала хороший, лишь бы дожди были. Но в тот год уже к весне погреб был пуст – мы всё съели. А я, дурачок, павшую корову отправил на скотомогильник, – снова повторил он. – Но была уже весна, и я надеялся на посеянный ячмень.