Тайна буланого коня Владимир Чёркин

Глаза отца…

По весенней грязной дороге, где по краям лежал изъеденный туманом и солнцем серый снег, шёл мальчик. В длинном, на вырост, пальто и старой шапке. На валенки были надеты калоши.

Вытирая рукавом слёзы, он шептал:

– Так и скажу: папка, пошли домой! А то всё время меня обижают, зовут сиротой. И мамка всё время по тебе скучает, плачет. А недавно мама тоже меня сиротой назвала за то, что я дяде Васе в рот заглядывал.

Дядя Вася – мужик из соседнего села – часто приходил к ним в гости. Как-то не сложились у мальчика отношения с дядей Васей. Большой и громогласный, он приносил с собой в дом холод и запах водки. Ещё он так громко ел щи, что казалось, будто кто-то рядом месит глину на печку или ходит по жирной грязи в больших калошах. Дядя Вася, в свою очередь, тоже недолюбливал мальчика, потому что тот почти всегда был дома.

Когда гостя не было, мать садилась у окна вязать. В её разбитых работой руках, как крылья совы, мелькали на спицах крылышки пухового платка. Она пела заунывные песни о неудавшейся жизни, о несчастной доле и плакала.

Сердце мальчика сжималось от жалости к матери и себе. Ведь он тоже считал себя несчастным, так как жил без отца. У друзей же отцы были, и пацаны гордились родителями, рассказывали о них. А ему нечего было рассказать. Но была у него одна тайна про отца, о ней он никому не говорил… Однажды, когда его обозвали сиротой, он прибежал к матери, которую, как всегда, застал за вязанием, уткнулся ей в колени и, всхлипывая, спросил:

– Мама, почему у меня нет отца? Я сирота?

Мать положила на окно вязание, взяла его обеими руками за голову, поцеловала в лоб и, жалостливо глядя в глаза, сказала:

– Ну какой ты сирота? У тебя есть живой отец. – И прижала его к груди.

– А где… где же он?

– Он живёт рядом, за бугром. В селе Вязовое.

– А какой он? – обрадовался мальчик.

– Да как тебе сказать… Круглолицый он, как солнце, и глаза у него, как небушко, синие-синие. Ты на него похож. Посмотрись в зеркало – ты копия отца.

– А почему он не живёт с нами?

– Вернётся… У нас жизнь с ним не пошла. А тебя он любит… Беги, играй.

Мальчик выбежал во двор и поднял голову: на синем небе светило яркое солнце. Мальчик попытался глянуть на него, но сразу же словно ослеп от белого-белого света. Зажмурился, но и с закрытыми глазами чётко видел лицо отца. Ведь не зря он подолгу смотрелся в зеркало.

– Папка, – прошептал он, принимая с благодарностью горячие лучи на свою нежную кожу, – какой ты у меня добрый! – И радостно побежал обратно к ребятам.

С тех пор когда товарищи говорили о своих отцах, он глядел на солнце и, греясь в его лучах, шептал: «У меня тоже есть папка. И он очень хороший и добрый».

Однажды дядя Вася нанёс очередной визит. Был он в кожаном пальто и хромовых сапогах. Белый шарф небрежно окутывал шею, а чёрный чуб охранял его голову от весеннего холода. Когда-то красивое лицо было теперь обрюзгшим, темнели круги под глазами и пахло от него перегаром.

– Поговорить я пришёл, Наташа.

Мать заметалась. На столе появилась бутылка самогона, солёные огурцы, помидоры. Из русской печи ухватом выдернула котелок с наваристыми пахучими щами.

– Пить не буду, а щей вот налей. С утра ни крошки во рту не было.

– То-то, без жены… голодный.

– А вот об этом и пришёл потолковать, Наташ.

– Ты ешь, ешь, – смутилась мать и налила ему щей, в которых лежал большой кусок мяса.

– Нет, я всё-таки выпью ради такой встречи – разговор серьёзный.

Зачерпнул ложкой щи.

– Ух ты! – задохнулся дядя Вася. – Думал холодные. Вроде не парят, а как кипяток. Ух!

– Сало сверху, вот они и не парят. А ты дуй, губы-то есть, Васенька. – Впервые мать назвала гостя так ласково.

А мальчику вдруг стало смешно. Васенька барабаном надувал щёки и, выпятив губы, дул и дул на ложку. И вот-вот должны были последовать громкие знакомые звуки. И мальчик рассмеялся.

Дядя Вася отложил ложку, сердито посмотрел на мальчика и сказал:

– Ты вот хороша, Наташа, а довесок у тебя невоспитанный. Меня родитель учил при чужих за стол не садиться. Я тележного скрипу боялся! А твой чуть ли не на стол угнездился, да ещё в рот мне заглядывает. Вот что значит безотцовщина, сирота.

– Может, ты тоже поешь? – тревожно спросила мать.

– Не буду есть щи! – обиженно сказал мальчик.

– Это почему же? – удивился дядя Вася.

– Почему? – спросила мать.

Месть пришла неожиданно. Мальчик даже сам не понял, как у него это получилось:

– А во щах тараканы, вот! Дядя Вася только что заглотил здоровенного прусака. Вот такого!

Гость вытаращил глаза на лоб, закрыл ладонью рот и кинулся на улицу. Было слышно, как он долго и утробно рыгал. Вернувшись, он одел кожу, обмотался белым шарфом и молча удалился.

– Где ты увидел таракана? – как-то обречённо спросила мать.

– Нигде… А чего он меня сиротой обозвал?

– Ах ты, сирота, сирота несчастный! – запричитала она и прижала его голову к груди.

– Не трожь меня! Не надо! – закричал он.

Мать села на лавку и заплакала:

– Что ты наделал? Человек пришёл, может, жениться хотел. Вон какой нарядный… Судьба, может… А ты – тараканы во щах! Эх ты, глупый! Правда что сирота.

– Я не сирота!

Он накинул шапку, пальто, сунул ноги в валенки и пошёл в соседнее село. Весенний ветер бросал ему в лицо крупу. «Я приведу отца домой. Пусть не знаю, где он живёт, но у людей узнаю, и никто не скажет мне больше, что я сирота», – гудело у него в обиженном сердце.

Поднявшись по дороге на бугор, он нос к носу столкнулся с дядей Гришей, своим соседом, бывшим хорошенько навеселе.

– Виктор, куда это ты?

Мальчик остановился, всхлипнул и, вытирая от слёз глаза, сказал:

– К отцу. Приведу его домой.

– К отцу-у-у, – протянул дядя Гриша. – А ты уверен, что он пойдёт?

– Пойдёт, он меня любит.

– Так-то оно так, сынок, только не ходил бы ты к нему, не рвал бы себе сердечко: пригодится ещё. Придёт он сам, вот увидишь.

– Нет, я пойду.

– Ну, раз решил, отговаривать не буду. Может, что и получится… Да ты знаешь, где он живёт-то?

– Нет.

– Да вот отсюда, с бугра, его большой дом виден. Вон видишь синий фронтон и на крыше петух? Это его дом. Иди, дитятко, дай Бог тебе удачи!

Мальчик бегом побежал по дорожке, которая спускалась к дому. В груди у него всё пело, дух захватывало от радости, что сейчас он увидит отца.

Подбежал к палисаднику: во дворе играла девочка.

– Ты к кому? Ко мне… играть?

– Нет, я к папке, позови его.

– У нас нет твоего папки, у нас мой папка.

На крыльцо вышла женщина в фуфайке и сапогах.

– Варя, иди домой! – строго крикнула она. – Мне на ферму коров доить надо. Закройся и из дома не выходи. Кому я говорю!

Девочка юркнула в дверь.

Подойдя к изгороди, женщина тихо сказала мальчику:

– Отца, смотрю, захотел? Нет у тебя отца! Он мой муж и отец Вареньки. А твоя мать неизвестно где нагуляла тебя. И у тебя никогда не будет отца. Иди отсюда!

Нечаянно или с умыслом она толкнула мальчика, и тот упал на грязный снег. И рухнуло небо. И снова широко открытыми глазами он посмотрел на слабый свет мартовского солнца. Сегодня у него были безучастные и холодные глаза…

НАКОЛДОВАЛ

Мы, молодёжь, не любили его: считали чересчур жадным и практичным. Если нас посылали разгружать щебёнку, то мы вчетвером разгружали одну платформу. Он один делал это. Мало того, он покупал у нас нашу дневную работу, говоря нормировщику, что две платформы разгрузил. На наш вопрос, зачем ему это нужно, отвечал: «Пенсия будет больше, раз зарплата больше».

Раз я калымил с ним один. Он работал надсадно, с хрипом. Когда разгружал гальку с платформы, то лопата входила под гору щебёнки с шипением: "Ш-ш-ш", иногда с визгом. А он – через колено лопату рычагом, и с неё за низкий борт сперва летела глыба, а потом она разлеталась хвостатой кометой, со стуком и шипением падая вниз на горку щебня. И слышалась песня:

Я Мотаню раз-мо-та-ю, посажу её в кисет.

Ты сиди, сиди, Мотаня, не гляди на белый свет…

– Семёныч, отдохни, – бросил я с другого конца платформы, сидя на борту и видя, как он, не переставая, пашет от души, а кучерявые волосы его взмокли и прилипли ко лбу. – Ну и загребастый ты! Хочешь все деньги забрать, – упрекнул его, потому что он на "колыме" отметил, кому сколько выгружать. Себе взял три четверти, а мне одну. Я не обижался на него, ведь всех денег всё равно не огребёшь.

– Будешь загребастым, их у меня четверо, наколдовал себе на шею… – остановился он, опёршись о лопату.

– Как это – наколдовал?

– А вот так! Жену видел мою – Валю? Она у меня такая красавица! А заполучил я её колдовством. Познакомились мы с ней, месяца три я ходил вокруг неё да около. Всё хотел охомутать, влюблён в неё был по уши, но женщина оказалась скалой неприступной. А тут предложила она сходить за грибами, ну я с радостью и пошёл. Иду с ней, природой любуюсь.

В редколесье прижилась октябрьская пора. День не по-осеннему, а по-летнему тёпел. Но макушку греет, а в тени лицу холодно. Паутина серебристыми нитями плывёт в пахнущем преющими листьями лесном воздухе. Нечастые деревья со старыми стволами, окутанные мхами и лишайниками, закопытились грибами трутовиками. С северной стороны деревьев грибы, особенно старые, налились водой, уже похожи на застывший студень. А мне, по правде сказать, грибы были не нужны. Грибы хотела собирать Валя, я же надел длинный тёплый плащ и мечтал о том, как я буду обнимать её в лесу, там, где тишина и покой.