Её очередь наступила, ноги дрожали, но она шагнула вперёд, голос срывался:

– Я расскажу о Мата Хари. Её настоящее имя – Маргарета Гертруда Зелле, как моё…

Внутри она кричала: "Я докажу им!" – но руки тряслись, карандашный набросок танцующей фигурки смялся в тетради.

– Она родилась в 1876-м в Голландии, в Леувардене, – продолжала она, стараясь говорить громче. – В 19 лет вышла замуж за офицера, уехала на Яву, там научилась восточным танцам. В 1905-м вернулась в Париж, стала танцовщицей – выступала в салонах, её звали экзотической звездой. Потом началась война, её обвинили в шпионаже для немцев, арестовали в 1917-м…

Класс загудел, Жан выкрикнул:

– Маргарета Зелле, шпионка! Это ты, что ли?

Софи подхватила:

– Танцуй для немцев, Зелле!

Смех взорвался, как хлопушка, – большинство хохотало, тыча пальцами, но двое в углу молчали, опустив глаза, будто сочувствуя.

– Её судили во Франции, – голос Маргареты дрогнул, – говорили, она выдала секреты, из-за неё погибли солдаты. Но есть слухи, что её подставили – она любила офицера, а не шпионила…

Жан перебил:

– Ты думаешь, ты Мата Хари? Танцуй, пока не казнят!

Софи добавила:

– Мы о героях Великой войны говорим, а она о предательнице-танцовщице!

Эти слова резали, как нож – острее смеха, острее криков, – и она замерла, глядя на листки, где её мечты смешались с чернилами.

Лефевр встала, её лицо пылало гневом, щёки покраснели, руки дрожали, сжимая край стола.

– Надо было подумать лучше, о ком писать в такой день! – крикнула она, голос сорвался, слёзы ярости текли по щекам. – Из-за предателей мой сын погиб в Боснии! Неделю назад, в Сараево – звонок пришёл ночью, сказали, миротворцы ООН попали под обстрел, он держал зону в Сребренице, а его застрелили! Мой прадед погиб героем в той войне, в 1916-м, под Верденом, держал окопы против немцев, а ты пишешь о шпионке!

Маргарета знала о войне из новостей: с 1992-го Босния горела, сербы осаждали Сараево, миротворцы ООН, включая французов из UNPROFOR, гибли под пулями. Лефевр вырвала тетрадь из её рук, разорвала пополам – бумага затрещала, как кости, и упала на пол, слёзы капали на обрывки. Класс затих, только дождь стучал за окном.

После урока Маргарета выбежала во двор, ноги скользили по лужам, сердце колотилось. Дождь лил, голые деревья качались под ветром, мокрые флаги от праздника трепались у входа, размокшие и тяжёлые, лужи отражали серое небо, голоса Жана и Софи эхом отскакивали от стен.

– Зелле, шпионка! – кричал Жан, его тон вёл остальных.

– Ты думаешь, ты Мата Хари? Танцуй, пока не казнят! – вторила Софи, её смех звенел, как стекло.

Они не кидали камни – их слова били сильнее, острые, как иглы, и они гнались за ней, подгоняемые инстинктом хищника, что чует добычу. Анна выскочила из толпы – худенькая, с тонкой рукой, где ногти были обкусаны, дрожащей от страха за подругу.

– Вставай, они дураки, – сказала она тихо.

Её травили раньше – "дочка уборщицы," шипели за спиной, когда она несла рваный портфель, – и она знала этот стыд. Маргарета, сгорая от унижения, оттолкнула её руку и рванула прочь, платье промокло, ноги хлюпали по воде.

Дома запах капустного супа ударил в нос, но тепло не спасло – отец ждал в гостиной, лицо каменное, глаза сверкали гневом. Лефевр звонила домой, её крик ещё звучал в трубке, когда он швырнул её на стол.

– Ты опозорила семью в день победы! – рявкнул он, голос хриплый.

Он сжимал копию доклада, что она оставила утром.

– Мои друзья погибли из-за предателя в ’91-м, а ты пишешь о шпионке! Январь ’91-го, "Буря в пустыне", мы наступали на Кувейт – французский взвод, сто человек. Ночью иракцы ударили миномётами, кто-то выдал наши позиции. Жан-Пьер, мой связист, кричал: "Держись, Луи!" – но кровь текла в песок, он умер у меня на руках. Поль шепнул: "Скажи матери…" – и затих. Я полз под обстрелом, упал в воронку, песок забивал рот, выжил чудом, вытащил двоих, но пятеро остались там!