Танец между временами Михаил Суворов

Я появился на свет в 1987 году, в суровой Читинской области – тогда ещё РСФСР, теперь Россия. С 2004 года во мне горела мечта написать книгу – не просто слова, а что-то настоящее, что останется после меня. Но жизнь била молотком: учёба, стройки, ремонты, семейные заботы. Руки пахли цементом, а душа тосковала по бумаге. Годы шли, а мечта ждала, тихо шепча в сердце.Михаил Суворов

Осенью 2024 года всё замерло – работы не стало, и я понял: сейчас или никогда. Зима 2025-го стала моей весной. Я написал «Танец между временами» – первую книгу, вырванную из души. Я строитель, не писатель, и не было ни редакторов, ни денег, ни советчиков – только я и мои мысли. Знаю, она не идеальна, но это мой крик, мой шаг. Помогите мне её отшлифовать – пишите на mihail1102198703@gmail.com. Я жду, как ждал эту мечту.

Время – это танец. Шаги его неумолимы, мелодия – хаотична, а партнёры меняются, не спрашивая разрешения. В октябре 1917 года, под серым небом Парижа, Мата Хари сделала свой последний поклон. Её шёлк, пропитанный дымом войны, растворился в истории, оставив после себя лишь шепот легенд и обвинений. Но что, если её танец не закончился? Что, если он лишь замер, ожидая нового ритма – где-то в будущем, среди неоновых огней и бетонных стен?

Маргарета Зелле, девушка из 1994 года, не знала, что её имя – это эхо. Она росла в мире, где война была лишь строкой в учебниках, а шёлк – воспоминанием о чужой жизни. Но амулет, динамо и странные сны начали шептать ей о прошлом, которого она не помнила. О шинели Франциска, пропахшей газом Ипра. О любви, что горит ярче предательства. О золоте, которое знает больше, чем говорит.

Эта книга – не просто история. Это мост между эпохами, где грязь окопов встречается с холодным светом экранов, а одна душа ищет себя в двух телах. Что связывает танцовщицу, казнённую за шпионаж, и женщину, бегущую от собственных теней? Может ли время простить тех, кто осмелился его обмануть?

Переверните страницу. Услышьте шорох шёлка и скрип костыля. Танец начинается снова – и на этот раз он ваш.

Август 1917, Париж. Холодный страх, острый, как лезвие, выдернул Мату Хари из сна – она распахнула глаза за миг до того, как дверь сорвалась с петель. Треск дерева расколол тишину, рама рухнула на пол, подняв облако пыли и щепок, сырой ветер ворвался в комнату, пропахший углём и гнилью парижских улиц. Он ударил по лицу, ледяной, как пощёчина, сердце Мата Хари билось в рёбрах, но крик застрял в горле – топот сапог заглушил всё, тяжёлый, как набат, ворвался в её тесный мир на Сен-Жак. Тёмные силуэты в формах заполнили пространство – тени метались по стенам, кривые, как когти войны, что душила город. Грубая рука вцепилась в её волосы, рванула с кровати с такой силой, что простыня осталась в кулаках, разорванная на лоскуты, а подушка шлёпнулась на пол, мягкая, как мёртвое тело. Мата Хари рухнула на колени, холодные доски обожгли кожу сквозь тонкую сарочку, задравшуюся до бёдер, ткань задрожала под её пальцами.

– Вставай, шлюха! – голос хрипел, ржавый, как старый клинок, резал воздух над её головой.

Она вскрикнула, разум ещё цеплялся за обрывки сна, но перед глазами замелькали лица – красные от холода, перекошенные злобой, пуговицы на мундирах тускло блестели в свете слабой лампы, отбрасывали блики, острые, как насмешки. Жандарм наступил на подол сарочки, прижал её к полу, как пойманную крысу – подошва заскрипела, грязь впечаталась в белую ткань, оставив чёрные пятна. Лампа мигала, свет дрожал на его лице – красном, с жёсткими складками у рта, глаза горели злобой, смешанной с чем-то диким, почти страхом. Он наклонился, тень от формы накрыла её, дыхание вырвалось паром, кислым, пропитанным табаком и вином.

– Великая Мата Хари, а теперь шпионская мразь! – рявкнул он, сжимая её волосы сильнее, кожа головы натянулась, боль резанула, как ножом.

– Вы не посмеете! Я – танцовщица, не шпионка!Она задохнулась от ужаса, внутри всё сжалось: «Они ошибаются, это не я». Имя её гремело по всей Франции – залы, графы, генералы, овации, – но сейчас оно звучало как приговор. Голос вырвался сам, дрожащий, но твёрдый:

– Франция тебя забыла, предательница! Генералы, что аплодировали, отвернулись!Удар пришёл мгновенно – кулак врезался в живот, вышиб воздух хриплым стоном, она согнулась, пальцы вцепились в пол, ногти царапнули доски. Мир качнулся, жандарм отступил на шаг, но сапог всё ещё давил сарочку, дерево скрипело под его весом, смешиваясь с её короткими, рваными вдохами. Другой голос – резкий, высокий, как визг пилы, – прорезал шум в ушах:

– Это ошибка. Я не знаю никакого Франциска.Она выпрямилась, насколько могла, цепляясь за остатки гордости, кровь стучала в висках: «Я не сломаюсь». Глаза встретились с его – пустыми, ледяными, – и она прохрипела:

– Танцовщица для графов, а где они теперь?Он замер, дыхание сбилось, капля пота блеснула на его лбу – не от жары, а от чего-то другого, сомнения? Но тут же другой жандарм шагнул вперёд – кулак врезался в её щеку, огонь вспыхнул на коже, кровь хлынула из уголка рта, горячая, солёная, капнула на пол, оставив тёмное пятно. Она упала на бок, щека прижалась к холодным доскам, сарочка пропиталась алым у ворота. Первый схватил её за подбородок, пальцы впились в кожу, рявкнул:

Ещё удар – кулак в висок, кровь потекла по лицу, залила глаз, мир закружился, как в дурном танце. Она моргнула, пытаясь разглядеть их сквозь красную пелену, но третий пнул её в рёбра – сапог впечатался в тело, вышиб остатки воздуха, она хрипела, сарочка задралась, обнажив бёдра. Комната наполнилась хаосом – жандармы рвали её жизнь на части. Ящики стола с грохотом падали, дерево трещало, бумаги взлетали, как листья в бурю, чернила растекались по доскам, оставляя пятна, как раздавленные цветы. Шкатулка с её драгоценностями – жемчуг от любовников, кольца от генералов – разлетелась о стену, бусины запрыгали по полу, блеснули в полумраке, закатились в щели, как её былая слава.

– Здесь что-то есть!Один из них – молодой, с дрожащими руками – полез под кровать, рвал доски, пока не вытащил пачку бумаг, перевязанных верёвкой. Он поднял их, крикнул:

– Это твоё, шпионка! Где шифры?Старший выхватил бумаги, рванул верёвку – листы рассыпались, карты с красными линиями, немецкие буквы, схемы укреплений. Он ткнул пальцем в них, глаза расширились, голос сорвался в рык:

– Это не моё. Меня подставили.Она сжала зубы, кровь горчила на языке, но выпрямилась, глядя ему в глаза:

– Франция тебя славила, а ты продалась немцам! Где доказательства твоей славы теперь?Он швырнул бумаги ей в лицо – листы ударили по коже, прилипли к мокрым от слёз и крови щекам, один упал на пол, красные линии расплылись в пятне. Жандарм шагнул ближе, рявкнул:

– Я не предавала Францию…Она попыталась встать, но колени дрожали, кровь текла по подбородку, капала на сарочку, пропитывая ткань. Голос хрипел, но она выдавила:

– Что за дьявольщина?Жандармы волокли Мату Хари к двери, её босые ноги скользили по мокрым доскам, царапая кожу о шершавые щепки, сарочка рвалась под грубыми руками, ткань трещала, обнажая плечи. Старший пнул перевёрнутый ящик – бумаги разлетелись, карты с немецкими буквами упали в пыль, чернила растеклись, как кровь. Молодой всё ещё держал чёрный предмет – смартфон, – пальцы дрожали, экран мигнул синим светом, чужим, нездешним. Рядом лежали смарт-часы, стекло поймало отблеск лампы, цифры побежали, как шифр. Он повертел их, голос дрогнул:

– Как это работает, шпионка? Где твои тайны?Старший выхватил смартфон, ткнул в экран – свет озарил его лицо, узор закружился, он отшатнулся, выронил его на пол, будто обжёгся. Глаза расширились, страх смешался с яростью, он шагнул к Мата Хари, схватив её за горло:

– Это не моё…Она хрипела, горло сдавило, кровь текла из уголка рта, но глаза горели:

– Это не отсюда…Удар в рёбра – она согнулась, воздух вылетел из груди, пальцы скребли пол. Молодой отступил, пробормотал:

– Немецкая шпионская штука! Она продалась врагу!Старший рявкнул, пнув смарт-часы в угол:

Мата Хари лежала, силы утекали, но память вспыхнула, как лампа перед угасанием. Она вспомнила его – Франциск, высокий, худой, глаза серо-голубые, глубокие, как море перед бурей. 1915-й, кабаре на Монмартре – она танцевала, ткань платья вилась, толпа ревела, а он стоял у выхода, опираясь на костыль, левая рука обрублена чуть выше локтя, форма пропитана грязью фронта. Он не хлопал, не пил, просто ждал, пока она закончит. "Двигайся для меня," – сказал он, голос хриплый, но тёплый, пальцы правой руки сжали её ладонь, грубые, пахнущие порохом. Она улыбнулась тогда, впервые за месяцы войны, его взгляд стал её якорем. Они говорили до утра – он рассказывал о траншеях, о газе, что выжег ему лёгкие, но не дух. "Ты моя искра," – шептал он, кашель рвал его слова, а она гладила его лицо, веря: он её спасение. Теперь он пропал – три дня назад ушёл в ночь, китель мокрый, костыль стучал, голос хрипел: "Скоро вернусь." Она не знала, жив ли он, но эти карты, эти вещи – не его рук дело.

– Шпионка! Предала Францию!Жандармы рванули её вверх – руки вцепились в плечи, сарочка трещала, кровь капала на пол, смешиваясь с грязью от их сапог. Дверь распахнулась, ветер хлестнул по лицу, ледяной, как лезвие, пробрал до костей. Её выволокли на улицу – булыжники мокрые, острые, резали ступни, она споткнулась, упала, колени ударились о камень, сарочка порвалась у подола. Толпа загудела, десятки глаз сверлили её, шёпот перерос в рёв: