– "Дорогая Клара, здесь ад, грязь по колено, вода в траншеях пахнет смертью. Вчера наступали у Лонгваля – проволока рвала шинели, пулемёты косили, как траву. Видел цветок в грязи – жёлтый, маленький, вспомнил тебя. Мы держимся, но каждый день – последний. Береги себя."Маргарета взяла письмо, пальцы дрожали. Почерк был неровный, чернила выцвели:

– Это было за три дня до конца. 15 июля его рота поддерживала французов – шли через поле у Лонгваля, немцы били из окопов, снаряды рвали землю. Он упал с пулей в груди, командир написал: "Пал за свободу." Моя мать ждала его у окна с письмами, я родилась в 1924-м, через восемь лет. Она рассказывала: Сомма длилась до ноября – сто дней грязи, крови, полмиллиона мёртвых. Реки текли красным, леса стали пнями. Он хотел свободы, как твоя Мата Хари, но заплатил раньше.Бабушка продолжила, голос стал тише:

– Я расскажу о ней, – сказала Маргарета, голос окреп. – Все будут про героев, а она… другая.Маргарета смотрела на письмо, слёзы жгли глаза. Она видела прадеда – молодого, с голландским упрямством, в траншеях, где цветы гибли под пулями. Бабушка сжала её руку, кожа её ладони была сухой и тёплой.

– Будь осторожна, – шепнула она, вставая. – Франция чтит кровь, не танцы. И твои одноклассники… они жестоки ко всем, но ты не прячься.Бабушка кивнула, тень тревоги мелькнула в её глазах.

Она ушла, оставив чай и слова, что звенели в голове, как колокол. Маргарета сложила листки в сумку – мокрые от дождя пальцы оставили пятна на бумаге, – выключила магнитофон, и голос Mylène оборвался, уступив место шуму воды за окном. Она встала, подошла к мутному зеркалу в углу – стекло с трещиной отражало худое лицо, длинные волосы, глаза красные от усталости. "Я не слабая," – шепнула она, сжимая кулаки, представляя Мата Хари перед казнью, её взгляд, полный огня, непокорённый даже перед смертью. Сумка легла на плечо, она шагнула к двери – в этот день, 11 ноября, её голос должен был зазвучать, даже если он дрогнет под насмешками.

Париж, 11 ноября 1994 года. Школьный коридор гудел, как улей – голоса учеников смешивались с эхом шагов по мокрому линолеуму, дождь стучал в окна, оставляя разводы на стекле. Маргарета стояла у стены класса, сжимая тетрадь с докладом, её пальцы дрожали, оставляя влажные пятна на бумаге. Внутри всё кипело – страх, надежда, упрямство, – но она шептала себе: "Я не слабая." Класс был новым для 1994-го – светлые стены, ровные парты, доска блестела мелом, но сырость пробивалась через щели, смешиваясь с запахом мела и мокрой одежды. На стене висел плакат: "Победа 1918", с триколором и силуэтом солдата, под ним – букет увядших маков, принесённый утром кем-то из учителей.

Изабель вышла к доске первой, её форма сидела идеально – выглаженная, без складок, две тугие косички лежали на плечах, как у куклы, улыбка светилась уверенностью. Утром Маргарета видела, как она репетировала перед зеркалом в коридоре, поправляя волосы и шепча текст, а потом подбежала к Лефевр:

– Мадам, вам понравится мой доклад? – голос сладкий, как мёд.

Это подлизывание бесило Маргарету – не форма, не косички, а то, как легко Изабель втиралась в доверие.

– Мой доклад об Альбере Севере, – начала она, голос звонкий, как колокольчик. – Лётчик Великой войны, герой Франции. Родился в 1895-м, сбил восемь немецких "Фоккеров" над Верденом в 1916-м – его "Ньепор" летал, как молния, пулемёт бил без промаха. В 1919-м погиб на испытаниях под Парижем, но его имя в истории.

Класс загудел, аплодисменты прокатились по партам, кто-то шепнул:

– Вот это герой.

Лефевр кивнула, губы дрогнули в улыбке. Маргарета сжала тетрадь – её героиня была другой, и это пугало.