– Ты найдёшь свой путь. А я буду рядом, если понадобится помощь.

Я вернулся домой в тишине. Снег под ногами хрустел, а в голове звучала одна единственная мелодия. Тот старик с теми самыми руками, которые учили меня жить в музыке, всё ещё играл. И я был уверен, что теперь ничто не заставит меня остановиться.

Глава 5

С тех пор я тайком пробирался на площадь почти каждую ночь. Старик ждал меня. Иногда с трубкой, иногда с яблоками, которые он жарил прямо на углях. Мы садились на ступеньки сцены, и он учил меня – терпеливо, внимательно, с добротой, которую я почти не знал.

Я учился держать скрипку, извлекать звук, читать простейшие ноты. Иногда он просто играл, а я слушал, затаив дыхание, боясь моргнуть и потерять хоть одну ноту. Музыка лечила – как будто залечивала внутри то, что отец разбивал каждый день.

Однажды, когда снег уже начал таять, я не выдержал.

– Мне нельзя быть музыкантом, – прошептал я, не глядя на него. – Я не должен даже прикасаться к скрипке.

Старик приподнял брови, но промолчал. Я вдохнул глубже, будто прыгал в воду, и сказал:

– Мой отец… он палач. И я должен стать палачом. Меня учат убивать. Я уже…

Я запнулся. Скрипка в моих руках будто стала тяжёлой.

– Я уже убивал. Кур. Скот. Скоро, наверное, и людей.

Старик не перебивал. Он только молча достал из-за пазухи платок и протёр очки, будто смотрел сквозь них в мою душу.

– А ты хочешь этого? – тихо спросил он.

– Нет, – прошептал я. – Больше всего на свете я хочу играть. Только играть.

Он долго молчал, потом вдруг усмехнулся:

– Я видел сотни детей. Кто-то за конфету берёт в руки смычок, кто-то – из страха. Но у тебя в пальцах – музыка. Она у тебя в сердце, в дыхании, даже в том, как ты молчишь.

Он положил руку мне на плечо.

– Через несколько месяцев мы уезжаем. Дальше, в сторону Вены. Там у нас будет концерт в театре, потом ещё, и ещё. Жизнь на колёсах – не сахар, но и не эшафот. Если сможешь – приходи. Я не даю обещаний, но вижу: ты не палач.

Я молчал. Моё сердце билось так сильно, что я слышал его в ушах.

Шанс. Надежда. Побег. Но как?

Сзади, в темноте, что-то скрипнуло. Я обернулся резко – никого. Наверное, просто ветер. Или, может быть, кто-то всё-таки следил за мной…

Так проходили дни, а потом недели. Наступила весна, и труппа Леопольда задержалась в нашей деревне – он обучал дочь одного из богатейших бюргеров. Я не хотел, чтобы они уезжали. Он стал мне родным.

С утра я ходил с отцом на охоту – не каждый день, но несколько раз в неделю. Мы охотились на всё, что двигалось. Позже я беспощадно сносил голову нашей добыче.

Когда отец уходил, я бежал к уличным музыкантам. Каждый день я с нетерпением ждал ночи, ждал, когда он уснёт – и убегал к Леопольду.С ним было легко. Мы много беседовали, играли на скрипке. Я уже не представлял свою жизнь без него, без музыки.

Однажды вечером Леопольд принёс мне скрипку. Настоящую. Не ту, на которой он учил детей на ярмарках, а старую, тёплую, отполированную временем.

– Она моя, сказал он.

– Но теперь твоя очередь.

Я не мог говорить. Просто прижал инструмент к груди. Это был самый ценный дар, который я когда-либо получал.

С тех пор я прятал скрипку под половицей в своей комнате. Днём, когда отец уходил в город по делам или в трактир, я закрывался и играл. Я уже не бежал к артистам – я всё играл и играл.

Мать слышала. Я знал, что слышала. Иногда она останавливалась у двери, но никогда не входила. Лишь однажды прошептала, проходя мимо:

– Только тише, Генри. Не дай ему услышать.

А по ночам я всё так же убегал к Леопольду. Мы занимались до рассвета. Я учился читать музыку, играть гаммы, запоминал мелодии – и главное: верить, что могу быть кем-то другим.