Глава 4

Мне было уже десять. Я стал выше, руки окрепли, отец всё чаще поручал мне мелкие дела: принести топор, наточить ножи, вымыть доски на плахе. Я уже не плакал – слёзы исчезли так же внезапно, как и детские сны. Но внутри что-то всё ещё сопротивлялось.

В тот день в деревню приехали уличные артисты. Это случалось редко – слишком мало людей, слишком холодные зимы и слишком много шёпота про «палачей», чтобы артисты заезжали сюда по доброй воле. Но всё же они пришли. Разбили шатёр на центральной площади, развесили флажки и звонкие колокольчики, вытряхнули из телеги бубны, костюмы и деревянную сцену.

Я стоял в толпе, немного в стороне. Люди избегали меня – как всегда. Но я не замечал. В тот момент я не был сыном палача. Я был просто мальчиком, у которого захватило дыхание.

Танцор в шёлковом плаще крутился под бой бубна, жонглёры подбрасывали горящие факелы, а старик с длинными седыми волосами играл на скрипке. Это была не просто музыка. Это было волшебство. Каждая нота – как солнечный луч сквозь зимнюю хмарь. Я слышал, как в груди что-то рвётся наружу – тоска, мечта, надежда.

Я не мог оторвать глаз от скрипача. Его пальцы бегали по струнам, и в каждой мелодии было больше жизни, чем в моём любом дне.

Я стоял, пока не стемнело. Пока снег не начал снова сыпаться с неба. Пока отец не подошёл ко мне сзади, схватил за плечо и не прошипел:

– Хватит. Возвращайся домой. Это не для тебя.

Но я уже знал – это именно для меня. Только не для того Генри, каким хотел видеть меня отец. А для другого. Настоящего.

Ночью я долго лежал без сна. В комнате было тихо, только за окном скрипел ветер, цепляя ставни. Где-то внизу отец храпел в своём кресле. Мать уже давно ушла спать. Я смотрел в потолок и думал только об одном – о той музыке.

Она звучала у меня в голове, как будто скрипка старика всё ещё пела где-то недалеко. Я встал, на цыпочках подошёл к двери, тихо снял засов. Оделся молча, не зажигая свечу. Снег лежал плотным белым покрывалом, воздух был тихий и звенящий. Всё спало.

Я крался улицами, прячась в тенях, пока не добрался до площади. Там, среди телег, бочек и скрученных брезентов, тускло горел один фонарь. У сцены сидел тот самый старик-скрипач. Он курил трубку и что-то тихо напевал себе под нос.

Я подошёл ближе, сердце билось где-то в горле.

– Простите… – выдохнул я. – Я… можно просто послушать?

Старик посмотрел на меня поверх очков. Не испугался, не прогнал. Лишь кивнул и сказал:

– Садись, если не боишься холода.

Я сел рядом, прямо на деревянную ступень сцены. Он поднёс скрипку к плечу и начал играть. Совсем не как днём. Это была другая мелодия – тёплая, спокойная, будто звёзды пели между собой.

– Твоя душа вся в звуках, мальчик, – вдруг сказал он, не глядя на меня. – Как тебя звать?

– Генри, – еле выговорил я и молчал. Я не мог сказать, что я – сын палача. Что мои руки уже знали, как пахнет кровь.

– Леопольд, – сказал старик и протянул мне руку. – Хочешь научиться?

Я кивнул.

Он протянул мне скрипку. Настоящую. Деревянную, со стёртым лаком и тёплыми струнами. Я взял её в руки и почувствовал – будто держу свою душу.

Я прижал её к плечу, и на миг весь мир исчез.

Старик поправил мои пальцы, показал, как держать смычок. Я извлёк первую ноту. Скрипучую, неловкую – но настоящую. И я понял, что больше не смогу без этого жить.

– Вот так, сказал Леопольд, когда я закончил. – Теперь ты на пути. Теперь ты знаешь, как это – быть в музыке. Но не забывай, Генри, музыка – это не только о звуках. Она о том, что остаётся, когда звуки исчезают.

Я посмотрел на него, пытаясь понять, что он имеет в виду, но Леопольд только улыбнулся.