Их дом, похожий на пчелиный улей, гудел от смеха, скрипок (Лев обожгал пальцы о струны), запаха пирогов и земли с огорода, который Виталий наконец разбил за сараем. Там росли тыквы-великаны, подсолнухи, цеплявшиеся за облака, и мята, которую Таня добавляла в лимонад. По выходным они устраивали «охоту на драконов» – так Виталий называл прополку сорняков, а дети, вооружившись лопатками, спасали «пленённые томаты».

Когда близнецам исполнилось пять, Таня нашла в старом сундуке те самые эскизы сада-лабиринта.

– Пора? – Виталий обнял её за талию, пахнувшую дрожжами и детским шампунем.

– Ты же обещал мне оранжерею, – она ткнула его в нос мукой с ладони.

Они копали грядки всей семьёй. Лев рыхлил землю, Тимофей читал вслух инструкции, Елисей рисовал таблички с названиями растений, а близнецы, серьёзные, как профессора, сажали семена, приговаривая: «Спите сладко, растите гладко».

Теперь в их саду, кроме овощей, живёт скамейка из старого парка – ту самую, где когда-то дождь сплел две судьбы. Виталий уверяет, что по ночам там шепчутся листья: благодарные помидоры рассказывают новым росткам историю о мальчике, который угощал пса печеньем, и о девушке, которая поверила в волшебство обычного дождя.

А Таня, заваривая чай на веранде, смотрит, как их сыновья бегут по тропинкам, и думает, что сад – это не про растения. Это про то, как из маленьких зёрнышек заботы вырастают деревья, под которыми хочется жить целую вечность.

Алина сидела на старой скамейке в парке, где они с мамой любили встречать рассветы. В руках она сжимала шерстяной шарф, пропитанный мамиными духами – последней нитью, связывающей их миры. Слёзы падали на шершавое дерево, растворяясь в узорах коры. Каждый шелест листьев отзывался эхом потерянного смеха, каждый луч солнца сквозь тучи напоминал её тепло.

На седьмой день дождя, когда Алина в сотый раз перечитывала мамины записи в поваренной книге, в дверь постучали. На пороге стояла соседка, баба Нина, державшая ветку цветущей яблони посреди октября. «Саженик от твоей матушки, – прошелестела старушка. – Она весной просила отдать, когда деревце зацветёт в неурочный час». Алина не поняла тогда, как спящие почки могут ожить после первых заморозков. Но взяла ветвь, поставив в вазу у окна.

Ночью её разбудил аромат – густой, медовый, точь-в-точь как в детстве, когда мама варила яблочный джем. В комнате танцевали тени от дрожащего пламени свечи, а на столе лежал конверт с надписью «Для моей девочки», написанной маминым округлым почерком. Сердце Алины замерло. В письме было три листка: рецепт того самого джема, схема клумбы с розами, и.… приглашение на чай «в честь первого снега», датированное сегодняшним числом.

Она шла к парку, не чувствуя под собой земли. У их скамейки дымился термос, а рядом лежала коробка с маминой рубиновой брошью в виде яблока. «Ты же знаешь, я всегда рядом», – прошептал ветер, запутываясь в её волосах. Алина налила чай – с корицей и терпкой айвой, как мама любила. И вдруг поняла: это не сон. Это ритуал, который мама подготовила, зная, что осень будет для дочери самой трудной.

На следующий день Алина разожгла печь. Джем по маминому рецепту получился с горчинкой, как и её слёзы. Когда она разливала золотистую массу по банкам, в окно постучала девочка-соседка: «Пахнет как у бабы Зины! Она мне всегда давала варенье от простуды». Алина протянула ей банту, обвязанную лентой. К вечеру у порога стояли трое ребятишек с пустыми чашками и глазами, полными надежды.

Теперь по утрам она поливает розы, посаженные по маминому чертежу. Баба Нина научила её обрезать ветки так, чтобы весной сад взорвался цветом. Ветка-чудесница пустила корни в горшке – к Рождеству Алина высадит её рядом со скамейкой. Иногда по ночам она всё ещё плачет, но чаще смеётся, вспоминая, как мама пересаливала суп или пела дурацкие песенки про мармеладных лягушек.