Потом пришла очередь карамельных бомбочек. «Их надо жарить при минус 150!» – прочитал Аркадий в рецепте из XVIII века и сунул сковороду в морозильную камеру. Результат – взрыв, приклеивший дверь холодильника к потолку. «Это современное искусство!» – оправдывался он перед пожарными.

К утру юбилея торт напоминал Эйфелеву башню после землетрясения. Перья свисали, как у мокрой курицы, карамельные «взрывы» хлопали жалко, а золотая пыльца оказалась обычной пищевой блёсткой из магазина «Всё по 50».

– Вывозите! – скомандовал Аркадий, закатывая творение в фургон.

На банкете мэр ахнул: «Это… э-э-э… очень оригинально!». Гости перешёптывались, тыча вилками в «Феникса», чьи слои скрипели на зубах, как песок. Вдруг раздался треск – каркас из вафельных труб рухнул, залив стол кремом с запахом горелой пудры.

Аркадий, в слипшемся от слез гриме (он плакал, но называл это «аллергией на невежество»), выбежал на улицу. Там, у «Бабулиных плюшек», сидела старушка с розовым фартуком, угощающая детей пряниками.

– Хотите рецепт успеха? – улыбнулась она, протягивая ему пирожок. – Главное – чтобы от души. А не от золота.

Вкус оказался знакомым. Тёплым, как бабушкины руки. Как торт, который он ел в детстве, когда ещё мечтал стать кондитером, а не «королём».

На следующий день в витрине «Сладкого королевства» появился скромный пирог «Прости-пожалуйста» с вишней и сметанным кремом. А Аркадий, в фартуке без медалей, учился у старушки лепить пряничных человечков.

– Шеф, вы гений! – восхищалась Люда, пробуя новый торт.

– Гении – это те, кто умеет смеяться над собой, – хмыкнул он, снимая с носа каплю крема. – И не считает крошки от торта личным оскорблением.

…Говорят, мэр теперь заказывает десерты в двух местах. А золотая медаль «Лучшего кондитера» висит в туалете «Сладкого королевства» – как напоминание: иногда, чтобы взлететь, нужно сначала упасть. Прямо в торт.

Таня впервые увидела его в старом городском парке, где апрельский дождь вышивал лужи серебряными нитями. Виталий сидел на скамейке под липой, читал книгу в потрёпанном переплёте, а на коленях у него спал бродячий пёс, пригретый курткой. Она замедлила шаг – не из-за мужчины, а из-за собаки: Таня всегда верила, что характер человека виден по тому, как он обращается с теми, кто не может попросить о помощи.

– Он вам не помешает? – она кивнула на пса, поправляя зонтик, с которого струился дождь.

– Наоборот, – Виталий приподнял книгу, и Таня прочла название: «Ботаника для чайников». – Говорят, собаки лечат от одиночества. Я угощаю их печеньем, а они меня – историями.

Он вытащил из кармана пакетик с крошками, и Таня рассмеялась – смех у неё был звонкий, как колокольчик в майском ветре. Так началось их лето: прогулки по заросшим тропинкам, где Виталий показывал ей, как отличить подорожник от мяты, и вечера на его крошечной кухне, заваленной горшками с рассадой. Он выращивал помидоры на подоконнике и мечтал разбить сад, а Таня, архитектор по образованию, чертила эскизы грядок-лабиринтов между чашками ромашкового чая.

Они поженились в сентябре, под яблоней, усыпанной плодами. Вместо фаты у Тани был венок из плюща, а вместо лимузина – трактор соседа-фермера, украшенный полевыми цветами. Виталий прошептал ей на ухо, пока гости пели народные песни: «Ты моя садовая фея. Давай вырастим целую оранжерею детей».

Первый сын родился в мае, когда цвела сирень. Его назвали Львом – потому что он кричал так громко, что в гнезде под крышей проснулись стрижи. Второго, Тимофея, принесла осень: он молчал первые три месяца, зато потом заговорил сразу стихами Бродского, которые Таня читала вслух по вечерам. Третий, Елисей, появился на свет в метель; акушерка шутила, что он спешил на первый снег. Четвёртый и пятый, близнецы Артём и Мирон, родились в один июньский рассвет – будто решили сэкономить маме время.