Там, где плачет Ива Ви Майерс

Там, где плачет Ива

Ви Майерс

Вступление

Где-то далеко, за обрывистыми горами, за бескрайними морями, там, где не ступала нога смертного, жила старая, жалкая Ива. Уже многие столетия она цеплялась за край скалы своими толстыми, но трухлявыми корнями. Внизу бушевало неспокойное море – оно яростно разбивалось о камни, превращая их в острые, как лезвие, скалы. С незапамятных времён Ива держалась за берег, а море снизу терпеливо её поджидало. Их борьба длилась так долго, что и море, и Ива давно забыли, с чего всё началось.

Изо дня в день, несмотря на страх и усталость, Ива побеждала – оставаясь на высоко, на горе над морем, на много-много метров. Но внутри неё что-то горело. Пожираемая странным недугом, она стонала – трещала кора, шуршали длинные, тонкие листья. И каждое утро Ива плакала. Море ловило её слёзы и, разозлённое, поднималось ещё выше, в тщетной попытке добраться до несчастного дерева, что пряталось на склоне.

Но как бы море ни старалось – ему никогда не достичь Ивы. Потому что решала всегда только она: отпустить ей скалистый край и разбиться об торчащие из моря камни или держаться – из последних сил, на горе недругу своему. Изредка мучая душу до изнеможения, до голода, надеясь изо дня в день, что этот кошмар всё же когда-нибудь кончится.

О чём же рыдала Ива? Тосковала ли она по покою, что было до моря? Иль пыталась смириться с неизбежной кончиной? Быть может, приняла свою судьбу? Ни ветер, ни зной, ни ярость штормов не могли сломить её. А Ива всё рыдала и рыдала. Сверкающие алмазы переливались на изящных, зелёных листочках. Они были так прекрасны. Пока не исчезли в тёмной, сине-чернильной бездне. И даже тогда – Ива не падала. Не сдавалась. Не умирала.

Глава 1

– Кто это? Я вижу её здесь каждое утро.

– Бегает она. Старшекурсница.

– Красивая…

– И неразговорчивая.

Раннее утро. Красный рассвет расползается по небу, окрашивая величественный двор в медные оттенки. По каменной дорожке, идущей вдоль гротескного чёрного здания, бежит русоволосая девушка в наушниках. Что она слушает в эти безмолвные часы?

На улице холодно. Настолько, что мелкие капельки росы превратились в белоснежный иней, покрывший траву и камни. Изо рта девушки вырываются плотные клубы пара. Она не торопится, но и не останавливается – её движение похоже на обряд, на внутреннюю молитву. Это ритуал. И она точно знает, что из окон за ней наблюдают.

– Почему?

– Кто знает. Она ни с кем не разговаривает. Но читает лекции первокурсникам.

– Да ладно. Может, сходить? Хоть послушать, как у неё голос звучит.

Она была прекрасна. Алые лучи солнца мягко отражались в её ещё влажных после сна волосах. На лице – простом, но изящном – блестели едва заметные капли пота. В ней было что-то неземное: лёгкость, безмятежность, утончённость. Она напоминала ангела. Но почему-то никто не замечал, что небесное создание уже давно ходило по земле, потеряв крылья, блуждая с пустым, мёртвым взглядом.

Задолго до этого

Утомительная и трудная история началась ещё до событий, известных читателю. Гораздо раньше, чем можно себе представить – до рождения главных героев. Был ясный, тёплый день в середине июня. Молодые люди, окружённые служителями церкви, поочерёдно читали молитвы, перебрасываясь заигрывающими взглядами. Им едва исполнилось по двадцать, когда юная девушка и совсем ещё зелёный парень решились связать свои судьбы браком.

Они были первыми друг у друга – во всём. Со временем быт взял своё: стало труднее мириться с дурными чертами, труднее замечать добрые. Они старались, входили в ритм совместной жизни, вливались в церковную общину, следили за традициями, помогали храму и его последователям. Родственники часто навещали их, и, казалось бы, жизнь молодых шла по благословенному пути. Но то, что казалось прочными устоями, с годами стало вызывать споры. Каждый интерпретировал «правду» по-своему. Разногласия множились. В доме стало холодно: супруги всё чаще ссорились, всё чаще спали врозь, и всё чаще обращались друг к другу грубо, с упрёками и обидой. Однако для внешнего мира – для семьи, для церкви – они оставались прекрасной, почти иконописной парой. И именно в этом гниющем, полупрозрачном коконе лицемерия, недосказанности и тихой ненависти родилась Нина.

Её мать, Беатрис, была до мозга костей брезглива и не умела общаться с детьми. С яростным, жестоким характером, она нередко срывалась на младенце: кричала, била, отмахивалась, словно от назойливой мухи. Ребёнок, испуганный и голодный, кричал почти постоянно, вызывая у женщины приступы злобы. Но плач лишь усиливал её раздражение. Порочный круг замкнулся.

Последней каплей стало утро, когда служители церкви наведались к молодой семье. Дом встретил их смрадом. На полу – слой грязи и детских испражнений толщиной в палец. Воздух был пропитан стойким, удушающим запахом мочи, кислого молока и чего-то тухлого. Мужчины в чёрных одеждах недоумевали, откуда исходит зловоние, пока не вошли в центр дома. В углу комнаты стояла детская кроватка с когда-то белым балдахином, теперь запылённым и серым. Внутри надрывно вопил крохотный, покрасневший ребёнок. А рядом, в полном молчании, сидела Беатрис. В её левой руке блестело лезвие ножа, а правой она медленно, с пугающей мягкостью, покачивала люльку.

Периодически навещая знакомую церковь, старшая сестра Беатрис – Алла – случайно узнала о случившемся. Внешне она не имела почти ничего общего с младшей сестрой. Её лицо было холодным, резким, почти неприветливым: длинный, острый нос, высокие скулы, впалые щёки, чёрные круги вокруг глаз. Манера речи – надменная и отточенная, словно у преподавателя на экзамене или тюремного надзирателя. И всё же именно она оказалась единственной, кто хоть как-то проникся трагедией Беатрис. Возможно, это было не сочувствие, а нечто иное – пустота в собственной жизни. Алле было за тридцать, и она до сих пор не имела детей.

С большой неохотой женщина пришла в дом сестры. Хотела убедиться, что всё преувеличено. Но, едва переступив порог, она оцепенела от ужаса. Грязь, смрад, отчаяние – дом казался вывернутым наизнанку, заброшенным в самую гущу безумия. Алла убежала, не веря глазам и носу, оставив за спиной проклятое место, пропитанное страданием. Через несколько недель, девятимесячную Нину официально забрали на воспитание. Но это не означало, что её ждало светлое будущее.

Когда девочке исполнилось три года, Алла заставляла её учить наизусть ключевые отрывки из Библии и повторять их вслух перед сном. Нина не ходила в детский сад, не играла с другими детьми. Её лучшими «друзьями» стали тёмный угол кладовки и старый шнур от телевизора. К пяти годам она умела читать, писать, считать. Она убирала дом и следила за скотом, которого у тёти Аллы было немало. Сначала женщина даже не хотела отдавать падчерицу в школу. Но потом, посоветовавшись с мужем, решила отправить Нину в церковный пансион для девочек. Чтобы быть уверенной в «нравственном воспитании», Алла поехала с ней, оставив дом и супруга позади.

Так прошли девять невыносимо долгих лет. Нина прилежно училась, вела скромно и учтиво, никогда не позволяла себе грубости, помогала по хозяйству, выполняла любую прихоть тёти. Но этого было мало. Алла разрушала её медленно – капля за каплей. Унижала, подозревала, обвиняла. У неё развивалась настоящая паранойя. Она уверяла себя, что Нина крадёт у неё деньги, украшения – которых, по иронии, в доме никогда и не было. Алла утверждала, что слышит голос Господа. Он говорил ей, будто Нина тайком встречается с мальчиками. После подобных «откровений» женщина заставляла девочку раздеваться догола и проверяла, осталась ли у неё девственная плева. А затем, холодно и жестоко, осыпала её грязными, унизительными словами.

В конце учебного года Алла подала заявление в Ассоциацию подростков – государственную организацию, распределяющую детей по учебным заведениям согласно их успеваемости и биографии. У Нины было всё: идеальные оценки, безупречное поведение, дисциплина, подчинение. Почти все престижные колледжи и университеты страны хотели видеть её среди своих студентов. Но Алла выбрала то место, куда не хотел попасть никто.

Государственная Высшая Юридическая Академия находилась в ста сорока километрах от ближайшего населённого пункта. В глуши, среди высоких деревьев, стояло одно чёрное, массивное здание и несколько подобных ему, но меньших по размеру. Архитектура выполнена в готическом стиле: узкие окна, заострённые арки, зубчатые башни. Высокие пики терялись в плотном, свинцовом небе, будто стремились пронзить его. А вечные, ледяные ветра пустоши старались эти пики согнуть, сбить, стереть с горизонта. Со временем вокруг Академии обосновалась деревня, ставшая её надёжным тылом – поставлявшая всё необходимое: от еды до мебели. Однако студентов отпугивала вовсе не удалённость и не суровый внешний вид. Истинным страхом была конкуренция. Академия являлась частью национального достояния. Она была – лицом государства, символом его строгости, силы и порядка. Здесь выращивали не просто специалистов – здесь ковали элиту: судей, прокуроров, следователей, юристов. Защитников Родины.

Обладая особым, государственным статусом, Высшая Академия вольно трактовала общепринятые нормы. У неё были свои законы – жёсткие, суровые, почти военные. Особая строгость относилась к дресс-коду, конфиденциальности и безупречному этикету. За серьёзные проступки – такие как разглашение академических тайн, неподчинение во время конфликтных ситуаций, проявление агрессии в сторону начальства, хранение и употребление наркотиков, порочение репутации Академии через СМИ и соцсети, а также любое использование её имени в личных целях без согласования – студенты подвергались аресту, закрытому допросу и, в некоторых случаях, смертной казни через сожжение на электрическом стуле. Публичная казнь пугала сильнее любых других мер. Виновных мучили долго. Они умирали не сразу – от боли, шока, от разрыва сердца. Сам факт существования такой участи держал в страхе даже самых самоуверенных. В Академии существовало более 273 законов с подробными пояснениями. На первом курсе каждый студент обязан был выучить свод правил наизусть. Незнание не освобождало от ответственности. Напротив – неосведомлённость лишь усугубляла положение нарушителя…