В результате вакансия досталась юнкеру с достаточно посредственными успехами, но соответствующему гвардейским требованиям. Многим из тех, кто имел подобные ему достижения предлагались для службы места в отчаянной глуши и одному Богу было известно, как там можно было выжить и не наложить на себя руки от душевного унынья, как следствия примитивности тамошнего захолустья.

Яковлеву при средних успехах досталось и среднее по достоинству назначение – во Владимирский уланский полк, который несмотря на своё название был расквартирован не во Владимире, а в Привисленском крае, как теперь после подавления мятежа с недавних пор стало именоваться бывшее Царство Польское. Полк располагался в каком-то захолустном местечке, но по сравнению с аулами Кавказа и пикетами в Сибири, это была какая-никакая Европа.

Всем получавшим назначение присвоили промежуточные звания эстандарт-юнкеров, а офицерские звания корнетов им должны были присваиваться уже по прибытии в место назначения тамошними командирами.

А пока обыватели Твери по неволе стали на два дня наблюдателями безудержного веселья: вчерашние просто юнкера, а завтра офицеры, буйной ордой кочевали по местным немногочисленным ресторанам, иногда рассыпаясь на мелкие группы по трактирам, с тем чтобы спустя некоторое время, столкнувшись на улице вновь объединиться и продолжить пирушку зачастую там, где побывали не так давно.

Вместе с ними, забыв про прожитые годы и плохо залеченные раны, кочевали и многие училищные преподаватели. Теперь уже не было учеников и учителей, теперь были только офицеры российской армии, которые клялись друг другу в вечной дружбе, обещали помнить и не теряться в начинающейся новой жизни. Обещали писать, договаривались о будущих встречах. Встречах, которых зачастую никогда не будет или будут, но не таких как им мечталось в эти хмельные часы.

Спустя три – четыре года станет ясно, что кто-то затерялся безвестно по дальним гарнизонам, а чьё-то имя мелькнёт в газетном списке погибших у Эски-Загры, Рахово, Шейново, да мало ли мест в той Балканской войне, где они будут гибнуть. И встречаться они будут чаще всего не за чаркой вина, а на соседних госпитальных койках, иногда приветливо маша друг другу культями рук не так давно державших саблю.

Пока же все они разъезжались после окончания празднования выпуска по своим домам. Им предстояло целых двадцать восемь дней отпуска! Жизнь прекрасна, господа офицеры! Жизнь, всё-таки прекрасна!

В то летнее утро 1863 года, когда отец и сын Яковлевы, охотились по утренней прохладе на дальнем озере, за сотни вëрст от них новгородскую усадьбу семейства Сафоновых в продолжение душной ночи, обволакивало маревом угнетающей жары, проникающей в барский дом через раскрытые окна террасы из увядающего без дождей сада. И вместо благословенных сквозняков по дому стлалась духота, нагревая в комнатах стулья, крашеные лаком, с бронзовой фигурной отделкой, бархатные диваны и кресла, от чего на них не то, чтобы сидеть было невозможно, а и прикасаться было неприятно. Единственное, что ещё, казалось, сохраняло прохладное состояние в доме, так это мраморные столики и бронзовое обрамление штучных зеркал над ними. Где и каким образом попрятались обитатели дома оставалось загадкой. Но дом казался пустым, безжизненным.

Хозяин усадьбы Аполлинарий Ильич Сафонов в эту ночь предпочитал спасаться от духоты в садовой беседке. Эта постройка хоть и носила название беседки, но была столь большой, что сошла бы и за флигель, если бы не архитектура, более смахивающая на садовую беседку, исполненную в виде пагоды. Однако, вопреки наружному виду, внутри беседка была уже выполнена в новомодном стиле модерн, соединяя в себе спальню и кабинет, а потому здесь размещались кресла, стол, бюро и кушетка для сна. Стены были задрапированы сине-белой полосатой, с золотистыми прожилками тканью, так же далекой от востока, как и вкусы хозяина от чувства меры.