, пореваем в похоти плоти своея, и рече князю Федору Юрьевичю: “Дай мне, княже, ведети жены твоей красоту”». На что «благоверный князь» посмеялся и ответил: «Не полезно бо есть нам християном тобе нечестивому водити жены своя на блуд. Аще нас преодолееши, то и женами нашими владети начнеши»264. За смелый ответ Батый велел убить Федора. А жена его Евпраксия, услышав о гибели мужа, «абие ринуся ис превысокаго храма своего и сыном своимъ со князем Иваном Федоровичем, и заразишася до смерти»265.

Может показаться, что княгиня Евпраксия совершила тягчайший грех с точки зрения христианских представлений: она убила себя и своего сына. Но это поверхностный смысл. Ни самоубийства, ни сыноубийства, а значит и греха, здесь нет. Смерть князя Федора, его жены и сына предстает как мученическая казнь от рук внешнего врага. Никола вымолил у Христа «подарок» для них – мученический венец, предстающий символом супружеской любви, верности и святости. Аналогичные смыслы несет один из рассказов «Волоколамского патерика» о плененной татарами русской девушке. Она спросила у пленника, инока: «“Господине отче, разумехъ, что хощетъ мне сотворити безаконникъ сей; и аще ударю его ножемъ, несть ли мне греха?” Онъ же рече: “Богъ благословитъ тя, тщи: сего ради онъ, разъ-ярився, убьетъ тя, и будеши съ мученики”. И пришедъ онъ, и восхоте коснутися ея, она же удари его ножемъ въ руку. Онъ же разъярився, вземъ мечь, изсече ея, – и бысть мученица Христова»266.

В той же «Повести о разорении Рязани Батыем» князь Юрий Ингоревич призывает воинов перед боем с татарами: «О господия и братиа моа, аще от руки Господня благая прияхом, то злая ли не потерпим! Лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти. Се бо я, брат ваш, напред вас изопью чашу смертную за святыа Божиа церкви, и за веру христьянскую, и за очину отца нашего великаго князя Ингоря Святослави-ча»267. В данном тексте убиенные в сражении с татарами рязанцы представлены в качестве святых-мучеников. Ту же семантику несет и краткий рассказ об оставшемся в живых и изнемогающем от ран князе Олеге Ингоревиче268. Батый хочет его «изврачевати от великых ран и на свою прелесть возвратити. Князь Олег Ингоревич укори царя Батыа, и нарек его безбожна, и врага христьанска. Окаяный Батый и дохну огнем от мерскаго сердца своего, и въскоре повеле Олга ножи на части роздробити. Сий бо есть вторый страстоположник Стефан, приа венець своего страданиа от всемилостиваго Бога»269.

В этих примерах и во многих других (которые мы опускаем) перед нами, несомненно, варианты реализации структуры жития-мартирия в историческом, воинском повествовании. Батый охарактеризован как враг христианства (соответствующие фрагменты выделены нами курсивом). Погибшие от рук татар христиане предстают в качестве мучеников. (Заметим, что мученические мотивы не проводятся в повести последовательно.) «Народное почитание или рука книжников вносили в число русских святых многих князей, погибших в Батыево нашествие: семью князя Юрия, его супругу, сыновей и их жен, убитых при взятии Владимира, рязанских князей Феодора и Евпраксию, которая разбилась, бросившись с терема с малолетним сыном, блюдя свою чистоту. Но они никогда не были канонизированы»270.

Как мы видим, в приведенных примерах мученическая смерть может описываться по-разному. Важно выяснить, какие формулы могут быть использованы при ее описании. Не нуждаются в разъяснении случаи, когда убиенный прямо называется мучеником, страстотерпцем, святым, или говорится, что он удостоился мученического венца, «добыл живота вечного» и т. п. О мученической смерти свидетельствует знакомая нам формула «предаша душа своя въ руце Господеви» и сходные с ней по своей семантике варианты. Мученическую смерть подразумевают и призывы выступить на защиту христианской веры, Русской земли и дела (обиду и пр.) великого князя (позже – царя). Собственно говоря, в этой триаде и заключается суть