– Ведаю про то, да токмо народ новгородской ишо жареный петух в задницу не клевал. Богатова немец не обидит, а вот простова новгородца обдерёт, яко липку, да и живота лишит запросто. Надоть растолковать энто людям на вече.

– А сумеем ли мы ряд сговорить с Берке-ханом, княже? – выразил своё сомнение воевода Пётр Бота. – Он ведь, бают, ислам принял, несторианцев в Самарканде по слухам вырезал?

– Надо сговориться, Бота! – князь твёрдо положил ладонь на стол. – Рази, мы Орде не помогали ратно? Не ты ли водил мою дружину в Дико поле противу недругов ордынских? Мунгалы добро помнят! Мы уплатим Берке-хану, положену по ряду с Ордой дань, но воинску силу противу тевтонцев, да и «молодших» тож, пущай даёт, аль хоша бы не мешает. К замку Армцвальд выступать завтра же! А ты, Юлла, с варягами тута, в детинце, останешьси, инако добро дружинно, казну мою, разграбят «молодшие» и их пособники.

Тяжёлый удар вечевого колокола прервал слова князя.

– Ну, вота, братья, дождались! – князь стукнул кулаком по столу. – Придётси нам шагать на вече! Не гоже в детинце отсиживатьси. Надо втолковать народу, што не мунгалы, а тевтонцы со свеями русичам, люду православному, супротивники….

– Да ведь втолковывали уж неоднократно! – возопил Мандрыка. – Ну, не внемлют оне! Да и Василий, сын твой старшой, хоша младой ишо, а уж спилси на медах тутошних, да и заодно с «молодшими», с «золотыми поясами»! Ты уж прости, княже, но я, яко на духу!

– Да, братья, ведаю я про то, но то боль моя! – горько проговорил Александр. – Юлла выводи варягов на площадь! Пошли, браты, изопьём чашу сию….

*****

В жизни часто бывает так, что деяния отдельного человека объективно, во всей полноте, могут по-достоинству оценить со временем только потомки. Казалось бы, вот они, – дела, поступки, слова человека, они на поверхности, и, вроде бы, понятны, но современники, как правило, понять, осмыслить их, не могут. Во всяком случае, большинство людей не могут. Это большинство не в состоянии разорвать рутину повседневности, взглянуть дальше своего горизонта. Людям подчас непонятны слова и дела человека их круга. Он же, напротив, может охватить своим сознанием всю сложность бытия несколько больше, чем окружающие, приподнять завесу времени. Дела и поступки этого человека кажутся людям глупыми, никчёмными и даже враждебными, и они не понимают, и не принимают их….

Тележных дел мастер Еремей, пообедав чесночной похлёбкой и жареным гусем, прилёг у себя в мастерской отдохнуть часок, да только не удалось ему это, приятное во всех смыслах, мероприятие.

Гулкий и ритмичный бас вечевого колокола, отличный от обычного церковного перезвона, поднял его на ноги. Еремей сразу понял, что зря будоражить людей не будут, и, что опять случилось нечто важное в городе.

Еремей был одним из пяти депутатов тележного конца в Новгороде. Жители его улицы ежегодно избирали тележного мастера для защиты их интересов, потому как он слыл среди них человеком рассудительным, с большим жизненным опытом, а главное умел и любил «драть глотку».

Подавив в себе вполне понятное недовольство, Еремей, несмотря на жаркий день, накинул на себя шерстяной армяк и двинулся со своего двора на площадь. Догнав на улице соседа Кузьму, тоже депутата, с бондарного конца, спросил на всякий случай о причине вечевого сборища. Кузьма, не скрывая своего раздражения, ответил:

– Да един чёрт ево ведает, Еремей! Якобы люди сбираютси опять князя Александра гнать взашей с городу. «Молодшие» всё бунтуют. Не по нраву им, вишь ли, што князь с мунгалами снюхалси, да и слух прошёл, што добрый царь Батыга в Орде загнулси. Будто бы евоный брат Берке-хан теперя царствует, а он муж суровый, пощады не имат. А я вота мыслю, яко бы нам, новгородцам, худа от тово, не случилось….