Два наместничьих отрока, вооруженных копьями, привели Стеньку. Тот сперва немного оробел от многолюдства, но потом, увидев Щура, приободрился. Люди, увидев истца – тощего мальчишку в залатанной деревенской одежде, удивлённо загомонили.

– Молчать! – рявкнул на горожан зычным голосом вирник – дюжий наместников слуга, вооруженный мечом. – Суд идёт!

Отроки подвели Стеньку к столу.

– Сказывай, кто таков, – обратился к нему судья. – Да громко сказывай. Пусть все люди слышат о чём у нас разговор.

– Я Степан, Афанасьев сын. Свободный человек… Из Гузовки.

– Так… И почто ты вчера кричал на торгу, что нашел убивцев своего отца? Почто на людей указывал, да клепал на них? Есть ли тебе, чем доказать свой поклёп? Или откажешься теперь от своих слов?

– Не откажусь, – упрямо прошептал юноша, а потом, поняв, что не все услышали, сказал громко, почти крикнул, с вызовом глядя на окружающих – Не откажусь!

– Та-ак, – наместник недовольно скривил губы. – Отчего же ты решил, что обвинённые отца твоего убили? Сказывай, чтобы все слышали.

– Нож у него был отцов! Я как увидел, так сразу и понял – вот он, убивец!

Щур, подскочив поближе, перебил Стеню:

– Неверно! Ты с начала всё сказывай!

Один из отроков, опустив копьё, преградил Щуру путь. Глянул вопросительно на наместника. Наместник чуть махнул рукой, и отрок позволил Щуру подойти к судейскому столу поближе.

– Кто таков? Как звать? – обратился наместник к Щуру.

– Люди зовут меня Щуром, – проскрипел старик. – Этому мальцу я дальний родственник. Вот, пришел ему помогать. Дозволишь ли мне говорить за него?

– Нет, – наместник криво ухмыльнулся. – Коли он в убийстве обвинять да виру требовать уже взрослый, так и на суде пускай сам отвечает за свои слова… А ты стой тут. Потом тебя спрошу, коли надо будет. – Обернувшись к Стене, наместник продолжил: – Ну, говори сначала.

– Отец мой, Афанасий, Страшков сын, вырастил коня на своих угодьях… Хороший вырос конь. Задорушка. Да нас четверо детей у мамки. Овёс не уродился. Такого коня нам в зиму не прокормить. Что ж его, красавца, резать что ли? Отец повёл его в город продавать. Продал, говорят, – Стеня глянул на Щура.

– У нас и свидетель есть, что Афонька коня продал. Вот, – подхватил Щур, и оглянулся назад. – Захар Завидович, подтвердишь ли?

Захар, одетый в кафтан с шелковой подкладкой да в алый суконный плащ вышел из толпы, в сопровождении пары слуг.

– Всё так. Подтверждаю. Да ты сам, Якун Твердиславич должен бы этого Афоньку помнить. И коня его, гнедого красавца с одним белым копытом. Нешто забыл?

– Коня помню, – наместник недовольно нахмурился и, обернувшись, посмотрел внимательно на Стеню. – Так вот вы про какого Афоньку толкуете. И его помню… И, ты говоришь, он убит?

– Две недели назад отец ушел в город и до сих пор домой не вернулся. Сосед, с которым он в город ездил, видал, как тятя коня продавал. А потом тятя пошел топор да косу покупать и пропал. Сосед день его ждал, искал. Не нашел. Мы с дедом Щуром в город пришли. Искали, не нашли. А ещё у деда, на конюшне, на столбе отцовский нож поржавел. Белый был столько лет, да сразу вдруг поржавел. Значит, умер отец… А ещё деду видение было… – парень покосился на Щура но тот замотал головой, и Стеня замолк.

– Видения, ржавый нож – наместник нервно дёрнул щекой, – это всё суеверия и дьявольское наваждение. Доказательством быть не может. Отвечай, как на духу, отчего ты набросился на Гришку, на слугу Жирослава… Лютовича?

– Оттого, что у него был отцовский нож в руках. Тот самый, с которым отец в город ушел. Убили они отца. А серебро за коня себе забрали. А этот… он нож отцовский себе взял! Такой нож не спутаешь! Отец сам на нём резьбу делал, на рукояти. Другого такого ножа нигде нет!