– Вижу, парень ты ловкий, да сметливый, – Щур подошел к проныре, улыбаясь почти приветливо. – Как звать?

Проныра вздрогнул от неожиданности и чуть не упал, но удержался за край лодки.

– Митрохой зови.

– Лодка твоя?

– Моя. А что?

– А сможешь перевезти меня на ту сторону, с грузом?

– Велик ли груз? – Митроха одел-таки второй сапог и принялся с подозрением разглядывать Щура.

– С меня размером. Может, чуть поболее.

– Везти далеко?

– Туда, а потом обратно… Сколь возьмёшь?

Митроха с сомнением пожевал губами:

– Что за груз?

– А тебе что за дело?

– Я-асно, – глазки Митрохи хитро забегали. – Небось, и рассказывать никому потом о той работе нельзя?

– Верно. Никому. Сколь возьмёшь-то?

– Когда ехать? – спросил Митроха, накрепко привязывая свою лодочку ко вбитому в берег колу.

– Завтра в ночь, как стемнеет.

– И без света, небось, плыть, без шума?

Щур скривил рот в недоброй улыбке:

– Ты и верно сметливый. Сколь возьмёшь?

– Гривна кун, – выпалил Митроха. И, увидев, что Щур удивлённо поднял брови, добавил – а не нравится, так иди к чёрту.

– Работы-то всего на пару кун. Туда да обратно, – попробовал торговаться Щур.

– Я цену сказал. А ты как хошь, – буркнул Митороха.

– Полгривны кун. И чтобы ни одна душа не знала, о чём мы сговорились, – почти не разжимая рта прошипел Щур.

– Хорошо, – тряхнул головой Митроха. – Но хотя бы две куны вперёд.

– И одной вперёд не дам, – скривился Щур. – Ты же, взявши деньги, просто сбежишь.

– Да куда я сбегу? Вот моя лодка. Вон домишко мой у берега…

***

Домой Щур возвращался в приподнятом настроении. Даже отданной как задаток серебряной монетки ценой в куну было не жалко. Ясно было, что Митроха сам привёл жертву к Жирославу, и сам, или с его слугами, потом тело Афонькино утопил, вывезя его на глубину в своей лодочке. Осталось только придумать, как заставить его сознаться, да выдать при этом и самого Жирослава.

У порога Щура встретил взволнованный Хват.

– Что случилось?

– Стеньку схватили.

– Как? – Щур покачнулся, но устоял, оперевшись на свой посох.

– Говорят, он сцепился с одним из слуг Жирослава. И в убийстве его обвинил. И самого Жирослава тоже обвинил. Прямо на торгу. За руку схватил того слугу, кричал: «Держите убивца!»

– Ох, дурья башка! – схватился за голову Щур. – Где он теперь?

– У наместника в порубе. В одной клети Стенька. В другой тот слуга, которого он обвинил. Завтра с утра наместник судить будет. После заутрени. Сегодня, грит, поздно уже… Это что же теперь, Щур?

– Так, – Щур решительно сжал губы. – Веди меня к тому порубу. Сперва надо со Стенькой поговорить, чтобы он ещё чего лишнего не наболтал нам на беду.

– Да там стража.

– Значит, сперва со стражей поговорю. Веди давай.

***

До Стенькиного дела суд дошел только после обеда. Но это было даже к лучшему. Щур успел прозвать к наместнику на двор всех нужных свидетелей. И Захара Завидовича, купившего у Афони коня, и кузнеца, у которого из под носа Митрошка увёл Афоню, поманив дешевой косой. Удалось притащить и самого Митрошку, пообещав ему целую гривну кун, просто за то, что он «постоит, да послушает, а коли надо поддакнет». Сообразив, что стоять да поддакивать ему предстоит на деле, в котором он сам был соучастником убийства, Митрошка попытался удрать, да Хват крепко сжал его за плечо и пообещал, что если надо руку вывернет, а потом сдаст стражам.

Судивший дела княжий наместник, Якун Твердиславич, сидел под навесом, за столом на широкой скамье, устало поглядывая на толпу собравшихся горожан. В городе давно уже не было суда по смертоубийству. А тут какой-то мальчишка взялся вдруг обвинять, да не кого нибудь, а человека известного, водившего приятельство с городскими богачами.