И есть чего ему бояться – в тундре-то ведь следы нескрытые остались, свидетельства убийства. А если это кому-нибудь не понравится, то за жизнь Петрова дадут не больше, чем за жизнь тех несчастных беглецов, – все те же десять патронов.

Либо имеется еще вариант… Как в том объявлении, что Петров недавно прочитал в местной взбалмошной газетенке, больше всех занятой перестройкой: «Объявляется прием в исправительно-трудовую колонию усиленного режима. Срок – от 5 до 12 лет»… Нет, мало все-таки стоит жизнь человеческая. Петров вздохнул, отогнал комаров, лезших прямо в котелок, в котором уже пофыркивала уха, ложкой подцепил рыбий пузырь, плавающий на поверхности, сжевал без всякого вкуса – пузырь был сырым.

Помешал варево. Неожиданно почувствовал – сзади кто-то стоит, в спину дышит. Аккуратно, почти неприметно, по-охотничьи, коря себя за неосторожность – сел слишком далеко от карабина, Петров потянулся за оружием, задержал в себе дыхание. Если это медведь, вздумавший отнять у него уху, то он и пикнуть не успеет, как Петров просечет его насквозь горячим жигалом, потечет у Мишки из дырки вонючий воздух, если это пара волков – самец и самка, целая семья, то тогда дело будет похуже, но он и тут справится, а если… Он чуть склонил голову на плечо, скосил глаза и неожиданно улыбнулся.

Сзади к костру подошел олешек – молодой, любопытный олененок с тонкими резвыми ножками и огромными фиолетовыми глазами, влажными и чистыми – совсем юный еще, совсем дурак, не понимает, что значит для него человек.

– Ну чего пришел? – спросил у олешека Петров. – Садись! – свел маленькие жидкие бровки к переносице, рукой сделал приглашающий жест.

Олешек в ответ только фыркнул: человек ему был симпатичен, но садиться гостю чего-то не хотелось.

– Садись, садись! – снова сказал олешеку Петров. – Ухи хочешь?

Молодой олень ухи не хотел, он все больше по части ягеля – жидкого в эту пору, будто плесень, раскисшего и невкусного, и еще грибов – в тундре в нынешний год народилось много грибов, большей частью белых, огромных – таких, что трех грибов олешеку, у которого желудок был маленьким, еще не растянулся, не огруз, запросто хватало на обед. Грибы здесь были вкусные, крепкие, хрустящие, стояли долго, и что главное – в них черви, как на юге, не заводились. По части грибов у оленя в тундре было два соперника: человек и еврашка. Человек – это понятно, а еврашка – это здешний рыжий суслик, очень веселого нрава и очень общительный товарищ – с еврашками олешек старался дружить, они ему нравились.

Черви в грибах не заводятся по одной причине – холодно червяку с голой кожей жить тут. Кругом вечная мерзлота. Стоит мох отодрать от земли, как видна голубовато-черная искрящаяся земля, твердая как камень. Гриб корешками своими за мох держится, вглубь не прорастает – прячет свой низ, боится застудить. Никакой червяк в мерзлоте не заводится, словом – куда ему! Олешек слышал, как люди, собиравшие в тундре грибы, ругаются, гремя блестящими цинковыми ведрами:

– Ну хоть бы червяк какой в грибы забрался! Тогда понятно было б – вкусный гриб или невкусный?

Обо всем-то люди по червям судят, чем слаще еда – тем больше должно быть червей… Так выходит?

Один гриб люди не любят – мухомор. А мухомор для оленя чрезвычайно желанный гриб, олени его часто ищут, вздыхают жалобно, если не находят, скулят по-собачьи: мухомор – гриб целебный, веселый, вкусный, олени пьянеют от него, а пьяные, здорово веселеют, становятся смелыми, дурными и ведут себя, как люди – куражатся, дерутся, кричат, ссорятся, потом отходят в сладком сне – ложатся на мох, вытягиваются и лежат до самого утра – их даже волки согнать с лежек не могут.