– Ладно, друг, поехали, – произнес Шмелев негромко и умолк.

Через десять минут они уже въезжали на просторную стрелу, перекинутую через широкий пролив с синей шевелящейся водой, будто морской рукав этот был живой, двигался сам по себе, – и в одну сторону и в другую. Глубокая темная вода, беспорядочно, как казалось с моста, струившаяся внизу, завораживала, манила к себе, это была стихия, которую Шмелев любил.

Он приподнялся на сиденье, глянул вниз, сощурил глаза, отметил, что широкое пространство начинает насыщаться туманом.

Изящный вантовый мост со свистом отсчитывал километры, хотя их было немного, – он уходил далеко за край Русского острова, в глубину пространства, но Шмелеву туда не надо было, ему нужна была Змеинка, ее причалы.

Пролив, который машина перемахнула по высокой перекладине, вознесшейся в небо, был назван когда-то красиво и очень романтично – Восточный Босфор.

По бетонной дуге машина соскользнула вниз и вскоре уже ползла по неухоженному берегу, спотыкалась на колдобинах, с паровозным сопением вылезала из длинных, проложенных вдоль дороги канав, делала рывок вперед, и снова Володя с силой нажимал на педаль тормоза – глиняную дорогу пересекали поперечные канавы.

Когда строили мост на Русский остров – изящный, длинный, видимый если не из всех концов города, то из многих точно, – обещали довести до европейского уровня и берег, обиходить его улочки, причалы, плешки и даже тропинки, но как всегда бывает в России, соревнование выиграла команда воров и откусила от суммы, выделенной на строительство, столько, что оставшихся денег не хватало даже на возведение половины моста: слишком уж большими оказались рты у спортсменов из передовой команды.

Деньги воровали настолько открыто и нагло, что некоторые удальцы из числа обычных жителей находили на путях доблестных расхитителей хрустящие оранжевые бумажки достоинством в пять тысяч рублей. К сожалению, купюры большего достоинства в России еще не были отпечатаны, а если бы были, то народ с липкими руками понахватал бы и их в количестве более чем изрядном – запросто можно было бы построить городишко средней руки с тремя десятками ресторанов.

«Волчанец» стоял у необустроенного, вроде бы временного причала, хотя в России временная величина давно превратилась в постоянную и ничего более постоянного, чем временные постройки на родных просторах, у нас нет. Клочок берега, к которому притулился «Волчанец», был застелен старыми скрипучими досками, в землю была врыта чугунная болванка для зачаливания.

Вниз, к самому катеру, Володя спуститься на колесах не мог, – если бы спустился, то вряд ли бы потом машина вскарабкалась назад; Шмелев расплатился с ним и велел заниматься следующим пассажиром, а сам, аккуратно перебирая ботинками земляные выбоины-ступеньки на тропе, перебрался к катеру, под которым с тусклым шлепаньем шевелилась вода, рождала внутри ощущение холода и вселенского неуюта… Шмелев невольно поежился.

В голову часто прибегали мысли о боли, которую раньше он не знал совершенно, – впрочем, раньше ему и лет было не столько, сколько сегодня… Все мы с удовольствием вспоминаем себя молодых и жизнь ту, пирушки, в которых участвовали, шалея от танцев и чарующей музыки, готовой разорвать душу, игр в бильярд в прокуренном зале и женщин, которые были с нами, путешествия в дальние моря и книги, которые об этом написали, и гораздо реже в душе появляется ликующее чувство, когда мы оцениваем себя нынешних.

Ключи от «Волчанца» у Шмелева были с собой – и от рубки, и от каюты, и от машинного отсека; корабль, он ведь как всякое человеческое обиталище, имеет несколько ключей, второй набор находился у Гоши Кугука, третья связка была специально отдана в дежурное помещение: вдруг случится какое-нибудь ЧП и понадобятся ключи?