Стойбище Тыгульчи располагалось близь устья реки, которую русские первопоселенцы Селенгинского правобережья Байкала, поселившиеся здесь, прозвали Сухая. Баликагиры в далеко давние времена именовали ее Иланэкнилда, позднее Сукэнда, а одноименную падь (илэгир) Илан-Гагил, по которой она течет, всегда считали своей родовой принадлежностью, завешанной им еще их предками. Слова тунгусского языка «илан и гагил» переводятся на русский не иначе как «три лебедя», а «илан, экнил» означают «три сестры». Не по этой ли причине у сухинских эвенков издревле бытует предание старины их глубокой:

«В давно минувшие времена на побережье Ламу, близь устья реки Иланэкнилда, в семье далеких их предков выросли и повзрослели три дочери. Так уж случилось, в то лихолетие на отог родительский напал лютый враг. И когда в неравной схватке погибли родители, то сестры продолжая обороняться, отступили по родной пади в горные верховья, где презрев плен, сбросились со скалы, но не погибли, а превратились в белых лебедей».

Тунгусы верят, что с тех пор, из-под заснеженных в поднебесьях гольцов хребта Ламуды, где обитают тех птиц белокрылые души, течет не горная, речная вода, а их прозрачно-чистейшие слезы, как безутешная печаль, по родителям и детству. Эвенки, возможно, и не верили бы в эту древнюю быль, но каждому из них не раз доводилось видеть, как ежегодно, в один из весенних дней, на утренней заре, в широко разливающейся заводи устья их речки, опускаются на воду три белоснежных лебедя. Грациозно склонив головы, эти божественно-красивые птицы величаво скользят по водной глади и, завершая великолепие такого действия, взмывают высоко в небеса. Кружась над отогом прощально, они издают трубные, как стон печально-тоскливые клики и, разлетаясь в разные стороны света, исчезают из виду, точно растворившись в заоблачных далях.

И действительно на довольно обширной площади водораздела речки Большая Сухая, с трех разных сторон света, из гольцовых горных вершин выносят в центральную падь свои изумрудно чистейшие воды, три главных ее притока. Словно сестры родные, как заботливые дочери к матушке, спешат они в падь, где сливаясь воедино главным руслом, шумно, бурливо и клокотно, точно к родному и милому батюшке, устремляются к Байкалу – к великому и несравненно-прекрасному морю Сибирскому.

Напротив шаманского чума Номоткоуля, в саженях десяти, в один ряд от него стоят немногим меньше размером два чума Тыгульчи. В одном, принимает он разных заезжих купчиков, прочих иных деловых людей, а то, свершая дела шуленги, выносит те или иные решения по ведению хозяйств в подвластных ему тунгусских отогах. Во втором чуме живет семья Тыгульчи из трех человек: он сам, супруга Лэтылкэк и сын Иникчу.

Родословная двадцативосьмилетней жены красавицы из рода Нямогиров, своими корнями исходившем от древнего рода Някугиров, живших в Баргузинской долине со времен баргутского исхода и от хоринских бурят из рода Галзут, в 17-м веке пришедших в Баргузин из Халха-Монголии и там отунгусившихся. Лэтылкэк давно уже уложила спать девятилетнего сынишку и одиноко, и терпеливо ожидает прихода мужа. На ее молодом, наделенном восточной красотой лице скрытым беспокойством горят черные глаза. Но она, отстраняя тревожность, пересилила себя и, коротая время, занялась неспешной перестилкой супружеского ложе. Собрала перины, столь же легкие матерчатые одеяла, подбитые пуховым беличьим мехом, кумаланы-ковры, умело расшитые руками мастериц отога, затейливым, виевато-искусным узором, присущим только им северянам и, несмотря на разыгравшуюся распогодицу, вынесла их и старательно выхлопала на холодном ветру.