Нам приносили кипяченую воду в маленьких стограммовых бутылочках – поить детей. Новорожденные воду почти не пили, мы им на попы из пузырьков побрызгаем, пеленкой вытрем. Когда вода заканчивалась, просто плевали и вытирали. А личико дочке я грудным молоком умывала, хорошо, его было в достатке.

Все пять дней у дочки держалась температура тридцать семь и один. Врачи знали, но выписали. Если бы не выписали, я бы все равно в драной рубашке от них убежала. Памперсов тогда не существовало и одноразовых пеленок тоже, даже прокладок женских не было. Нам выдавали пеленки для всех нужд из одной стопки, как бы стираные. Берешь пеленку, чтобы ребенка перепеленать, разворачиваешь, а там комок женских волос, сбритых перед родами с интимного места. Едва не блюешь. Или кровь послеродовая печенками. То есть белье не только стиралось на отвяжись, но и не подразделялось, не маркировалось. Все в общей куче. Понятно, и не гладилось.

Зато! Заведующая отделением будто оперная дива – статная, расфуфыренная мадам, для образа докторицы – в накинутом на плечи белом халате, утречком во время первого кормления детишек регулярно делала обход палат. Проверяла, как мы соблюдаем предписанные правила гигиены: кладем ли ребенка на «отдельную» пеленочку, которая висит в кармашке изголовья кровати. Наставляла нас: если не будем следовать ее правилам, дети заразятся стафилококком, и, ай-ай-ай, мы будем сами виноваты. Ведь сейчас в городе эпидемия цеплючей дряни! Нас, кажется, трое лежало в палате, мы задавали фифе резонные вопросы: «Хрена ли с этой пеленки, она из общей непростиранной кучи, и какого черта нет воды?» Докторша холодно отрезала, что хозяйственные вопросы не в ее компетенции.

Первым делом, как приехали домой, разумеется, помылись. Пупок зажил быстро. И начался новый ад. Ребенок не спал, грудное молоко срыгивал, орал день и ночь. Педиатрша из поликлиники никакая, нулевая, только ручками разводила. Я просила взять у меня молоко на анализ, ноль эмоций.

В пять месяцев сначала по головке малышки, потом и по телу пошли фурункулы. Нас положили в детскую больницу на Эльмаше от двадцать третьей горбольницы. Пролежали мы около месяца. Антибиотиками высыпания заглушили, выписали.

Какой там творился бардак и антисанитария – отдельный текст. Я написала жалобу в райздравотдел, пришли проверяющие да посмеялись. Одна шайка-лейка.

Брошенных грудничков, отказников-инвалидов не забуду никогда. На страшном суде буду каяться за мой самый страшный грех. Замечательная практика – ребенка с мамой поместить в палату с пятью-шестью беспризорниками, видимо, экономили средства в советских больницах на медицинский персонал. Я ухаживала за детьми, кормила, пеленала, но ненавидела их и желала смерти. Стыдно, и раскаиваюсь. Не оправдываясь, понимаю себя тогдашнюю, двадцатилетнюю, измученную бессонницей и безысходностью.

Через три месяца, дочке уже девять месяцев, опять фурункулы, хуже прежнего. Опять та же облезлая больница. Та же Галина Абрамовна, заведующая отделением малышей, с высокомерно-надменной миной, что начальница в роддоме. Опять антибиотики. Но разговаривают повежливей, жалоба персонально подействовала, в палате только мы и один месячный сирота.