Одна женщина повернулась в его сторону и стала прислушиваться к произносимому, как вдруг громко сказала:

– У нас один батюшка, и мы его слушаемся!

Староста перекрестился и ткнул указательным пальцем в сторону Козьмы:

– Он совершил грехопадение! – и вышел.

Начали расходиться прихожане. Козьма зашел в алтарь и трижды прочитал молитву «Отче наш».

Короткие наступили дни; только завершился молебен, как уже вечереет. Оно, может, и благодатно будет – омыть тело в курной бане, смыть с себя всякую нечистоту. С такими мыслями Козьма подошел к своему подворью, где его встретил Авас.

– Отец наш, по уговору нашему я баню истопил. Сейчас пожелала там омыться ваша попадья, ей Аксинья помогает, а дочь свою она туда не пустила. Как они выйдут, можно немножко еще подтопить, и будет от камня горячий пар, проймет до косточек, аж приседать на пол придется, – безостановочно вещал Авас. Чувствовалось, что он понимает в банных делах.

– Вот и слава богу. Перед постом надо быть чистым, тогда молитвы и покаяния будут Богом услышаны. Спасибо тебе, Авас, за твои труды; вместе омоемся. В бане всяк один другому равен. Передохну, а там матушка завершит омовение, и мы приступим.

Авас поднял голову:

– Да, погода совсем портится, сумрачно становится. В такую погоду хорошо в тепле побыть, а после можно и наливочки испробовать. Пост наступит – нельзя будет ее пригубить, только разве квас.

Козьма согласно кивнул и направился быстрым шагом в сторону опочивальни. Усилился ветер, полил мелкий дождь, а с ним вернулись тревожные думы и вспомнились слова, сказанные старостой в церкви.

…У Козьмы давило в груди, не хватало воздуха от увиденного сна. Он открыл глаза – сон продолжался. Над ним склонилась голова с распущенными волосами. Возник жуткий страх преисподней, а с ним желание защититься, и он резко приподнялся. Глаза стали различать в темноте белизну нагого женского тела.

– Сгинь, сатана, сгинь! – и Козьма махнул рукой, словно отгоняя мух.

Привидение сделало шаг назад, и раздался тихий шепот знакомым голосом дочери вдовы:

– Мне наш староста сказал прийти сюда в ночи, сказал, что батюшка будет меня ждать, а если не пойду, меня поляки посадят в темницу на всю жизнь. Вот Авас меня сюда и привел. Я знаю, это грех – так делать; да я и так грешная.

Глаза привыкли к темноте, и стала различима знакомая фигура Варвары. Успокоился Козьма, обрел рассудок.

– Ступай к матери и ложись спать, а старосте передай, что батюшка выгнал тебя и сказал, что предаст анафеме, если скажешь что-либо другое. Так и передай.

Варвара стояла недвижимо. Вожделенно остановился на ней взор Козьмы. Вспомнилось ему, как он однажды так же смотрел на округлости ее тела, а сейчас стояла Варвара нагая. И память воскресила слова, произнесенные клириком: «Бог милостив, и этот грех простит». А может, и нет того греха? Сами приподнялись руки, призывая к себе плотскую утеху. Замерла на месте Варвара, ожидая слов. Вздрогнул Козьма, опустились руки. Явственно возник направленный на него указательный палец старосты, и прозвучали его слова: «Он совершил грехопадение».

– Иди и передай старосте мои слова. – И уже более грозно произнес: – Сгинь с глаз моих да не забывай – пост наступает.

Женская фигура исчезла в темноте.

Варвара от таких слов батюшки почувствовала облегчение и даже силу, которая принесла радость: ей не надо было совершать очередную греховность, исполняя требовательный наказ старосты. И быстро побежала в подсобку, где обычно спала с матерью. Согрелась; ушла мелкая дрожь, которую она постоянно испытывала после встречи со старостой. Вместо нее откуда ни возьмись начали наваливаться один за другим страхи – где ей жить дальше; как она будет смотреть в глаза батюшке, его ворчливой попадье; что скажет мать, когда откроется ее поступок… От таких мыслей настроение окончательно испортилось, в сознании стали возникать образы паныча, товарок, и она погрузилась в сон.