Неожиданным получился сказ жены. Села она смиренно, руки на груди сложила, глаза закрыла, наклонив голову на бочок, и заговорила таким тихим голосом:

– По себе скажу, батюшка: по молодости бывает тяжко иной девице от греха такого избавиться, да Бог возьми и вразуми ее. И, может, найдется человек и замуж ее возьмет. Пусть даже вдовец с детьми. А объявишь ты анафему – подумай, кто ее в наших местах замуж возьмет? – Замолчала Степанида и словно заснула. «Совсем стара стала», – грешно подумал Козьма, как снова послышался тихий говор: – Может такое случиться: родит она на позор свой себе дитя, а дитя без хозяина. Как она растить будет, где жить будет? А каково Аксинье? Она возьмет и уйдет с нашего подворья. Как мне тогда быть? Сама я стала немоглой тебе женой и хозяйкой, Аксинья с дочкой – они помощницы на нашем подворье первые. – Снова замолчала Степанида и тут же добавила: – Мне без них никак не быть. Да ты, батюшка, посмотри на пресвитера, у него две помощницы родили детей и годуют их на его подворье. А его жена хозяйка знатная, попробуй ей скажи что-нибудь. Знай управляет всеми, все ей кланяются.

Не ожидал Козьма таких речей от жены и крепко задумался над ее словами. Выходило, что попадья его Степанида без посторонней помощи никак дальше жить не может. Оставалась одна надежда на церковную службу, ее надо держаться. А что с этой Варварой делать? Так придется ее увещевать, призвать на причастие и исповедь, заставить вместе с Аксиньей по вечерам молитвы благочестивые читать да и предупредить в строгости насчет анафемы.

Повеселел Козьма от таких дум, да только не согласилась Варвара исповедоваться. На причастие пришла, смиренно всю службу в церкви провела. И правда, на удивление многим утихла Варвара. Все время помимо молебна в церкви она проводила на подворье попа. Пошли по деревне разговоры, что образумилась девка. Пытался с ней заговорить Викентий – она тут же убегала от него. Не получилось и разговора с Аксиньей. Обозлился он: ускользала из его рук нужная для его задумки помощница, – и произнес про себя, неизвестно кому угрожая: «Посмотрим еще, чья возьмет».

В конце зимы не могла уже Варвара скрывать, что она в тягости; лицо ее стало бледным, она не так проворно делала работу. Чаще ее можно было видеть слезливой. И вдруг перестала ходить в церковь на молебен. Обеспокоился батюшка и завел разговор с Аксиньей, а та только и сказала, что не хочет с ней Варвара разговаривать и, похоже, она дитя под грудью носит.

Вздохнул Козьма и, отходя, произнес:

– Божье это дело, – и перекрестился.

Возникло у него предчувствие беды от такой новости, зашептал он молитву, воспрося Господа помиловать его и отвести от него наветы.

Проявилась новость о Варваре на деревне, и пошла гулять молва. Каких только бранных слов не было о семье Антипа и его младшей дочери, одно чернее другого; а погодя возник вопрос, от кого она тяжарная. Ее поведение давало повод к различным предположениям, но многие склонялись к тому, что такое могло случиться на шляхетском хуторе. И возникал разговор о паныче. Чем больше односельчан склонялось к такому мнению, тем чаще можно было слышать шепот, что это батюшка склонил ее к сожительству. Не зря, мол, говорил в церкви староста о его грехопадении; да какое он имеет право после такого греха проповеди читать, лишить надо его сана священника. А некоторые становились на сторону Козьмы, как бы оправдывая его в таком поступке, кивая в сторону пресвитера, что тот имеет две наложницы, которые детей родили, и это при живой-то жене. Только мало кто верил таким наветам, и страсти вокруг Варвары начали понемногу утихать.