В ту ночь Антон проснулся от странного звука: с полатей, где спал отец, раздавались всхлипывания и шмыганья носом. Сон пропал: не было сомнения, что тата плакал. Слезы навернулись и у Антона. Скрипнула входная дверь, в хату вошла мать и тихо поставила ведро на стул. В хате царила гнетущая тишина. Антон ладонью вытер набежавшие слезы.

Тот воз сена и кош половы спасли хозяйство и принесли облегчение семье, и все, от мала до велика, с нетерпением ожидали весны.

…Тихон отработал у мироеда Прилепы последний день и ехал домой уставший, с сидевшей занозой мыслью о голоде в семье. Уже пошла расти крапива, собирали полевой щавель – из них можно было варить постный борщ, но что туда еще положить, если картошки и муки осталось всего ничего? Было и утешение: договаривались с жителями их улицы пасти стадо телят, овец и коз. Кроме обеда пастуху на каждый день за весь сезон полагалось полпуда зерна. Некоторые согласились отдавать по месяцам, и такой расклад устраивал Тихона, он рассчитывал к концу месяца получить зерна по крайней мере на посевную. Пастухами определялись Антон и старшая дочь Дарья, уже почти невеста и помощница не только в женских делах, но и в его мужских работах.

Воспоминания о дочери вернули ко времени, когда к ней задумал свататься сын Прилепы, а ей тогда исполнилось всего-то шестнадцать. Отказала она ему, против были и родители, хотя распирала их радость, что дочь уже почти взрослая. А тут на тебе, такая беда на людей навалилась, как раз в такую же пору.

Конь остановился сам, дальше было не проехать: через греблю перекатами переливалась вода, она собиралась у самого края уложенных бревен, образовывая волну, и та, чуть оползая назад, словно живое существо, с разбегу преодолевала возникшее препятствие. Тихон слез с телеги и, осторожно ступая, попытался стать на греблю, но тут же ноги увязли в болотной жиже. Он так и остался стоять в ней, наблюдая за перекатывающимися волнами, которые начал подгонять поднимающийся ветер. Так постоял он какое-то время, с озлоблением замахнулся, будто погоняя коня плеткой, и ударил по воде: стихия создавала предчувствие беды.

Вот уже почти неделю шли непрерывные ливневые дожди, хотя до этого май радовал погодой и посевную удалось завершить быстро, с тайной надеждой на урожай. Буйно цвели сады, стали появляться дружные всходы зерновых; уже отчетливо были видны ряды пробивающейся картошки, которую с радостью взялся вначале бороновать, а затем и окучивать распашкой Антон. Он уже становился главным помощником отца.

После грозы майским субботним вечером Тихон отдыхал у лозового плетня с соседом Тимохом, не падким к работе, но острым на язык. Тот возьми и выскажись:

– Давно в наших краях уже голода не было, да и откуда ему взяться. Возьми нашу артель: всё до клочка земли засеяли, а погода какая стояла – только успевай засаживать. Только уж больно люди стали радоваться новому урожаю, словно дети конфеткам.

Тихон был единоличником, упоминание об артели воспринимал как упрек в свой адрес и тут же замыкался в себе, а на этот раз не сдержался:

– Ты, Тимох, каркаешь, как тот ворон, что на сосне в бору живет. Тебе что, беда нужна, мало наши люди настрадались?

– Да я что? Люди так говорят, что после большой радости беда может прийти, не дай бог, – оправдывался Тимох, а слова-то его полетели по селу, и свалилось горе, откуда не ждали.

Только началась косовица, как пошли эти дожди. У Тихона в государственном лесу была тайная делянка для покоса; только какая она тайная для сельчан? Там и другие жители с их улицы ставили не по одному стожку сена, договорившись с лесником. Конечно, не за так, а надо было отработать у него дня два-три, в зависимости от площади тайного покоса. Вот и питал Тихон надежду побывать там, а получалось – дорога через греблю размыта дождями. Имелся в те места и другой путь, да только ехать надо было больше дня. С тем и пришлось ему разворачивать коня и возвращаться с тяжелыми думами.