– Фамилия моя Лукашенко, отец мой Кирилл, велел назвать меня Федором в честь деда; так, получается, стал я Лукашенко Федором Кирилловичем.

Заулыбались жители от таких, казалось бы, неважных слов, а он продолжает:

– Зачем я об этом сказал? Ответ простой: надо же будет вам со мной как-то общаться, если, конечно, вы меня изберете.

И из толпы раздался веселый голос:

– Считай, уже избрали!

– Отец учил меня не зазнаваться, уважительно относиться к людям, почитать старших, помнить, что тот, кто моложе, может сам стать твоим начальником, а посему сразу скажу. Когда в Гражданскую воевал, меня величали «товарищ красноармеец Лукашенко». Было время – ученики в школе называли Федором Кирилловичем. А больше просто Федором называют; правда, от жены иногда слышу «Федька»…

В толпе раздался дружный смех. Давай ему жители вопросы задавать, а он так уверенно на них отвечает да еще и шутку какую завернет. Избрали его большинством голосов, хотя был и другой кандидат, которого негласно поддерживали подпевалы кулака-мироеда Прилепы и часть середняков.

С трудом, но дела в сельхозартели стали налаживаться. Крутым оказался мужиком председатель, спуску никому не давал и чуть что, людей собирал, слушал их, доказывал, как лучше продумать то ли иное дело, и часто с ним спорщики соглашались. Быстро сходился он с людьми, у каждого единоличника – так в деревне жители называли тех, кто в артель не вступал, – во дворе побывал и все расспрашивал, как дела, а вступать в артель не призывал. Был он раза два у Тихона, при встрече с ним всегда здоровался за руку, чем вызывал к себе уважение. Так и прижился он. Семью перевез в деревню, жена его учительствовать стала. Такая строгая оказалась учительница, но, как определили местные женщины, очень человечная, не зазнается, детей не обижает, да и у самой их трое.

Тихон и председатель с саней поднялись почти одновременно, поздоровались, заговорили, словно давно знакомые и близкие люди, о погоде да и перешли на лошадей.

Председатель возьми и спроси:

– Слышал, дядька Тихон, у тебя кобыла хорошая есть, скоро должна жеребенка тебе принести. Нам в колхозный табун молодняк нужен, могли бы забрать его. Сейчас тяжело будет тебе его выкормить. А о цене договоримся.

Не ожидал Тихон такого поворота в разговоре, даже стушевался.

– Так как же у вас на конюшне его будут кормить без кобылы? Пропадет он, – нашелся с ответом.

– Можно и без кобылы выкормить, но тяжело. В армии на конезаводах выращивали. Так давай заберем сейчас у тебя, дядька, и кобылу, и будет это уже наша забота.

Замялся Тихон, как ему величать председателя; вспомнил первый сход, как тот представлялся перед жителями, и тут же ответил:

– Дай, Федор Кириллович, день-два мне подумать, с женой посоветоваться. Очень уж у нас кобыла породистая, не из наших она мест, из-за Дона, таких коней сейчас мало у кого осталось. Да и как в своем хозяйстве с одним конем управляться? Пахать надо парой коней, один устает быстро. Да вот беда: кормить их сейчас нечем, скажу по правде. Голодно в семье, да не одного у меня так. – Замолчал Тихон, изложив свое бедственное положение.

– Скажу тебе, дядька Тихон, так. Я по деревне каждый день езжу, вижу, как люди живут; и артельщикам сейчас легче, чем тебе: какую-никакую, а помощь государство артели оказывает, не безвозмездно, но оказывает. Кормить коней и коров у нас пока есть чем, и, думаю, перезимуем без падежа. Так что ты, дядька Тихон, подумай насчет кобылы.

И они разъехались. Через три дня Тихон на свой двор привез воз сена и большой кош3 половы4, а кобылу отвел на конюшню с уговором, что к концу лета вернут ее назад без жеребенка.