– Заклинаю, пощадите! – молит жандарма уповающий на его милость девичий взгляд. – Позвольте мне вернуться в мое затворничество. Ведь вам не ведомо, о каком преступлении я имела неосторожность обмолвиться и какова моя ничтожная роль в его совершении. Будьте великодушны, похороните все услышанное в памяти, и я до смертного часа стану почитать вас самым благородным человеком.

Жандарм неумолимо качнул головой.

– К моему неподдельному сожалению, случившемуся меж нами есть свидетель, – досадливо поморщился он. – Я должен буду объяснить начальнику причины моей погони за вами, что повлечет необходимость доложить об обстоятельствах нашего знакомства. Вскроется мой проступок – позволенная вашему сиятельству встреча с подругой. Так или иначе, будет учинен розыск. Посему, дабы не усугублять нашей обоюдной вины, считаю должным препроводить вас к следователю.

Ольга уже не слышала его. Ее будущность летела в бездну, откуда нет возврата.

Прапорщик тронул ее плечо:

– Единственное, чем я могу и соглашаюсь помочь вашему сиятельству, это не опровергать ни одного вашего слова в ответ на вопросы следователя. Говорите все, что сочтете нужным для своей пользы.

Девушка пошатнулась и лишилась чувств.

Она очнулась в просторной квадратной комнате. Кто-то, должно быть, привезший ее прапорщик усадил изнеможенную девушку в глубокое кожаное кресло. Поодаль крытый зеленым сукном дубовый стол, по его обеим сторонам нагромождены друг на друга сафьяновые папки.

Ольга повела головой в сторону. По воспаленным глазам больно полоснуло пламя поленьев, зловеще потрескивающих в камине из серого мрамора. Она невольно прикрыла припухшие веки, без сил уронила голову на спинку кресла. Влажные пряди то и дело падали на меловое лицо. Правый рукав амазонки багрился кровью. Нижняя губа закушена от боли.

Все же унявшее ее озноб тепло камина за спиной, мерный ход бронзовых часов на мраморной полке, блики свечей в канделябрах угомонили путающиеся мысли.

Желанную тишину и покой потревожили чьи-то шаги и голос доставившего ее сюда жандарма:

– Ваше благородие, прапорщик Логинов явился с докладом о происшествии.

Девичьего подбородка коснулись холодные пальцы.

– Оленька?! – воспаленный мужской голос раскатом грома разорвал оцепенение, в которое погрузилась поникшая княжна.

Объятые тревогой ресницы взметнулись, и вздрогнувшая девушка обмерла: ей в глаза, не смея верить своим, смотрел Олег Золотницкий. Бездыханная от страха, стиснувшего горло, навалившегося на плечи, почти раздавившего, страха встречи, которой она бежала несколько лет, Ольга пыталась понять, бред ли это, плод ли ее воспаленного воображения, страшный сон или невероятная явь, все больше убеждаясь в последнем.

– Вы, – с отчаянием выдавили помертвевшие уста всего одно слово, слишком короткое, чтобы вместить упрек жребию.

– Стало быть, провидению было угодно снизойти-таки к моим бесчисленным молитвам увидеть тебя снова, Оленька, – не в силах оторвать ошеломленного взгляда от ее мертвенно-бледного лица, выговорил наконец Золотницкий. – Как княжна Шаховская оказалась здесь? – обернулся он к пребывающему в замешательстве прапорщику.

– Я счел должным, – собравшись с духом, торопился тот с ответом, – доставить ее сюда для беспристрастного розыска вашего благородия в связи со встречей княжны с Софьей Вяземской.

– Прапорщик, я полагал лишним изо дня в день твердить толковому, как мне казалось, жандарму, правила исполнения возложенной на вас обязанности – бдительного надзора за пребывающим под домашним арестом князем Вяземским и его окружением, – процедил Золотницкий. – Каким же образом в доме арестованного беспрепятственно оказываются все, кому заблагорассудится? По чьей халатности, нарушив мой запрет, княжна пожаловала с визитом к преступнику?