– Оленька! – порывисто сжавший хрупкие девичьи плечи Олег заставил ее посмотреть ему в глаза. – Поверь, не всегда откровенность – благо для любящего сердца. Ради тебя самой оставим этот разговор, – взывал он к подавленному чувством рассудку. – Я не хочу, – выдохнул уже обессиленный корнет, – уступив тебе, потерять тебя!

Раскаленный главенствующим в ультрамариновом небе солнцем, стоял необычный для свежего в здешних местах мая жаркий день. С отъездом гостей оставшегося в одиночестве в библиотеке Михаила Александровича потревожил стук в дверь. На пороге – благодарный за приглашение войти Олег.

– Проходи, мой мальчик.

Следуя радушному жесту, корнет расположился в кресле.

– Ты один, без Оленьки? – вопросительно глянул князь.

– Она наверху. Отдыхает, – найдено слово, оправдавшее желание княжны побыть наедине с мыслями.

– За столько дней пребывания девочки здесь нам с тобой не представилось случая поговорить о ней, – с сожалением заметил Михаил Александрович.

– Это моя вина, – опустил взгляд смущенный попенявшим князем Олег. – Увлеченный, всецело занятый ею, я беспечно забыл о моем долге по отношению к вам, отец, – с раскаянием и почтением молвил он слово, именующее человека, ставшего осиротевшему юноше опорой и примером.

– Не казни себя попусту, – утешила его снисходительная улыбка. – Не ты один невольный пленник добродетелей нашей гостьи. Кто знает, – задумчиво продолжал князь, обращаясь не то к Олегу, не то к себе, – быть может, именно ей суждено невинностью своей души искупить грехи порочного отца.

Князь встретил заинтригованный взгляд корнета.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ты знаешь: минуло уже двенадцать лет, как я лишился моей любимой дочери, отрекся от сына, разуверился в божьей справедливости, – с ожившей скорбью выговаривал князь. – Столько времени прошло, а раны утрат так свежи, словно это было вчера. Оставшийся один на один с горем, я посвятил себя воспитанию внука. Позже в опустошенной жизни появился ты, мой мальчик, – с отеческой любовью улыбнулся растроганному корнету. – В вас двоих я старался воплотить надежды, не оправданные сыном. Слишком поздно, – с сожалением, тяжело вздохнул он, – но я обрел прозрение: я сам создал его таким, изо дня в день потакающий взбалмошным капризам. В моих молитвах я просил бога об исцелении погрязшего в грехах сына. Господь услышал меня, – осенено благодатью его лицо. – Две недели назад он даровал мне возможность увидеть в Игоре иного человека. Богом данная ему девочка изменила ее отца беззаветной любовью, какой тот не знал прежде. Это дитя научило меня многому, – затеплилась благодарная улыбка на губах князя. – Оленьке я обязан выстраданным решением: Игорь заслуживает прощения и любви. Я намерен убедить его вернуться с дочерью в родной ему дом и завещать ему третью часть своего состояния.

Царившее в широко раскрытых глазах ошеломленного его словами слушателя недоумение сменилось негодованием.

– Вы не можете так поступить! – воскликнул Олег. – Обманываясь невозможными мечтами, вы разобьете сердце себе и причините жестокую боль внуку. Вам ли не знать, что для него одно только имя Игоря Шаховского? – напомнил он князю о чувствах своего побратима. – Вам мнится, такие люди способны меняться? – вопрошал корнет усыпленную совесть князя. – Вздор! Их погрязшие в пороках души уже не внемлют голосу свыше, проповедующему покаяние, искупление грехов. Их слух ласкает только восторженная лесть самолюбию, – яростно полыхал обличающий взгляд Олега. – Чувства князя к дочери отравлены, – торопился предостеречь он мягкое сердце названого отца. – В ниспосланном ему богом ангеле он нашел неистощимый источник чистой любви, чьи воды двенадцать лет утоляют жажду его эгоизма. Князю должно денно и нощно благодарить провидение за то, что в слепом обожании девочка не подозревает, какой негодяй скрывается за благодетельной маской ее papa, – с воскресшей неприязнью выдавил он слово, которым Ольга именовала самого дорогого ей человека. – Упаси ее господь, – горячо выговорил Олег с надеждой, – узнать, что самозабвенной любовью она наградила убийцу ее матери!