— Спасибо.

Нам приносят ужин, и я благодарю официантку. Я помогу своей студентке, как сумею.

— Ешьте, Иванова. И, пожалуйста, успокойтесь.

***

Наташа

Но успокоиться не получается. Я будто чайник, оставленный на плите с приподнятым свистком. Дымлю себе на конфорочке, пар валит, а всем жителям квартиры наплевать, шума-то нет.

Вроде бы выговорилась, и немного отпустило, но безнадега тут же отпружинивает обратно. Профессор всколыхнул волну депрессии и паники, которая сбивает меня с ног, не давая подняться. Неприятно и боязно произносить вслух, что мама не хочет, чтобы её родного отца упрятали в психушку. Она считает это временными трудностями, в которых у деда просто обострение. И скоро всё будет, как прежде. Только хренушки я в это поверю.

Пытаюсь притянуть за уши весь накопленный годами оптимизм, но рядом с Заболоцким получается обратный эффект. Я испытываю так много чувств, что они трансформируются в слёзы и нелепые всхлипывания.

Вначале я чуть не умерла от радости, когда он предложил нам встретиться, потом чуть не сдохла от ревности, когда увидела, как он смотрит на свою любимую англичанку и с какой нежностью усаживает её в машину. Ну и ехал бы с ней ректорские поправки штудировать. Чего прицепился?

Меня буквально порвало на части и, забыв здравый смысл и отключив остаток мозга, я ринулась ему доказывать, что профессору нужно оставить дурацкое благородство и бежать за своей любимой девушкой. Но профессор почему-то резко остановил меня и развернул в сторону кафе.

И вот я всё ему рассказала. Ревность сменилась стыдом, нежностью, трепетом, потом снова стыдом и по кругу нежностью.

А успокоиться так и не получается. Слишком много всего! С одной стороны, не хочу идти домой к нерешаемым проблемам, а с другой — в щенячьем восторге от того, что мы с профессором ужинаем вместе. Я и он в уютном кафе, где в половине девятого местная группа устанавливает на сцене музыкальное оборудование. Это похоже на настоящее свидание. Моё первое, взрослое свидание! И у меня не хватает самообладания, чтобы осознать — моя мечта частично сбывается. Понимаю — это не совсем то, он просто неравнодушный человек, решивший поддержать убогую студентку, но на эмоциях слёзы всё равно капают.

— Иванова, — прищуривается профессор, явно теряясь в догадках, что со мной делать, — я знаю, что вам поможет.

Роман Романович подзывает официанта и просит принести мне бокал каберне.

— Ой, это плохая идея, — мотаю головой, плотно сжимая губы.

Достаю зеркальце и шмыгаю носом, под глазами растеклась тушь, краем салфетки вытираю чернильные пятна.

— Я не предлагаю вам напиться, Иванова, просто выпить немного вина, чтобы расслабиться. Затем вы доедите свой ужин, и я отвезу вас домой. Адрес и данные вашего деда я записал. Завтра утром я всё устрою.

Официант подносит бокал, наполненный на две трети кроваво-красной жидкостью.

— Иванова, многие великие люди предпочитали вино. Это самый вкусный и благородный спиртной напиток. Попробуйте, я выбрал для вас столовое ординарное красное сухое. Очень вкусно. Не был бы за рулём, разделили бы его с вами. Ну же.

Если бы это предложил кто-то другой, я бы послала его к черту. Но напротив меня сидит мужчина моей мечты. Человек, от которого я и так уже в зюзю, без всякого подпития. И его полуулыбка стоит так дорого, что моё сердце буквально рвёт грудную клетку. Воодушевленно соглашаюсь.

У Романа Романовича на правой щеке, чуть выше линии роста бороды, есть маленькая родинка. Я любуюсь ею и, забыв о предрассудках, подношу бокал к губам, делая большой глоток. Профессор медленно кивает головой, одобряя. Заболоцкий задумал расслабить меня, заставить перестать плакать и нервничать, но он даже не представляет, какой ящик Пандоры открывает.