Андрей смутился и покраснел. Тринадцатилетний подросток не понимал, что очаровательного в нем, угловатом мальчике в джинсовом костюмчике, с короткой стрижкой и светлыми волосами и девичьими глазами. Это были мамины глаза. Огромные, зеленые, почти прозрачные, с длинными темными ресницами.

Старуха была подслеповата, и никак не могла вспомнить, куда запропастились ее очки, она долго искала их, чтобы очевидно разглядеть гостей получше, но так и не нашла…

Они долго пили чай, и Марьвасильна рассказывала нам о том, что давно живет одна, что Валерка ей только звонит и то редко, поэтому не с кем и словом перекинуться, что несказанно рада им, так неожиданно свалившимся на ее голову. Потом она долго вспоминала свою юность, которая была бурной, потому что она когда-то пела в оперетте, и имела успех, а еще больше о своих любовниках, которых похоже было несметное количество, и как хороша она была когда-то. Андрею вскоре наскучили эти разговоры, хотя отец делал строгие глаза, то и дело взглядывая на сына, а сам продолжая вежливо выслушивать старушечий бред и разглядывать альбомы с пожелтевшими фотографиями незнакомых им людей. Андрей уселся на подоконник с Атласом певчих птиц Великобритании и стал рассматривать замечательные иллюстрации, переложенные прозрачной бумагой.

Марьвасильна устроила их в другой комнате, где раньше жил ее сын, переехавший на пмж в Израиль, теперь эта комната пустовала. От белья и стен пахло затхлостью.

Среди ночи Андрей почувствовал себя неуютно. Андрей видел, что и отец не спит тоже и пытается включить свет. Наконец он справилась с выключателем, и им предстала жуткая картина. По всей постели рядами маршировали клопы. Черные, откормленные, размером с крупные горошины.

Так они с отцом и сидели до утра при свете. Едва рассвело, отказались от завтрака, сославшись на какие-то обстоятельства и наспех простившись с Марьвасильной поехали устраиваться в гостиницу.

Это была совсем крохотная гостиница. Если идти по Невскому от Дворцовой площади, а потом свернуть на Литейный, а потом еще раз повернуть налево, то вы найдете переулок где и по сей день стоит небольшой четырехэтажный особняк серого цвета стиля модерн… До революции он очевидно был доходным домом. Андрей читал, что Есенин покончил с собой в отеле «Англетер», но администратор этой гостиницы почему-то утверждала, что Есенин повесился именно у них, в этой самой гостинице и даже водила показывать водопроводную трубу, к которой якобы когда-то была привязана та злополучная веревка. Впрочем, Андрей где-то слышал, что поэт стрелялся.

В большой и светлой комнате, окнами выходящей в обычный питерский колодец, стояло шесть кроватей с панцирными сетками, и убогими тумбочками. Просторный шкаф, вот, пожалуй, и все. Пресловутые удобства и душ на этаже. Но разве этим можно напугать человека, приехавшего в Петербург! К тому же плата за сутки была терпимой для их провинциального кошелька.

Постояльцы показались веселыми и общительными, и соседство было приятным. Вечерами все собирались, грели воду маленькими дорожными кипятильниками в казенных стаканах вставленных в потемневшие от времени и тысяч рук подстаканники и делились впечатлениями, наперебой советуя друг другу сходить туда-то, посетить то-то, посмотреть это.

В то время Андрей учился живописи художественной школе. Помимо нее ему преподавали рисунок, композицию, скульптуру и историю искусств. Андрей удирал с уроков рисунка, которые казались ему невероятно скучными в подвалы школы, где находились классы скульптуры. Волшебный запах мокрой глины, которую они набирали в огромных металлических ящиках Андрей помнил и сейчас. И то, как эта глина легко поддавалась его пальцам, и они рождали на свет божий все, что просило его воображение.