Сутра он брал бутерброды, альбом и карандаши и уходил в Эрмитаж на целый день, пока уже вечером голод не выгонял его. Он ходил от полотна к полотну, вдыхал запахи старинных полотен, разглядывал кракелюры, подходил ближе, отходил дальше, застывал на месте словно зачарованный, иногда лишь присаживалась на скамейку в каком-нибудь зале и листал путеводитель, наспех запихивая себе в рот бутерброд с «докторской».…

Когда смотрительница не видела, он кончиком пальцев тихонько прикасался к раме и застывал на мгновение, зажмурив глаза. Путеводитель никуда не делся и Андрей и теперь бережно хранит его и часто открывает. Листая его, он будто снова возвращался в эти залы, которые помнил их по номерам и знал, в каком зале находятся картины каких мастеров. Вечерами они с отцом долго гуляли вдоль набережных, вдоль седых оград, Андрей обязательно здоровался с Невой, опуская в нее свои детские ладони. А однажды на одном из сфинксов на Университетской набережной он увидел надпись: «здесь был кот». Они с отцом долго смеялись, потому что то, что отец когда-то рассказывал ему про сфинксов и пирамиды, но все это мало было похоже на то, что сфинкс это кот… Этот город покорил его, запал ему в душу и снился ему. Андрей даже стал думать, что когда-то, в прошлой жизни он возможно жил в Петербурге, потому что ему снилась одна и та же квартира, один и тот же дом и сад и переулок казался знакомым и назывался Батайским…

Но день отъезда свалился на голову так неожиданно, как валятся на наши головы разные беды и неприятности.

И лишь потому, наверное, Андрей не успел опомниться. Поезд уходил в 22-00 и в тот день они с отцом еще успели посмотреть фонтаны Петергофа и, отец сделал ему роскошный подарок. Это была огромная коробка знаменитой ленинградской акварели, которую тогда и столице было не отыскать. Не дешевую картонную, а настоящую, пластиковую, голубую с белой крышкой и ложем для кисти. Каждая ванночка с краской была словно новогодняя игрушка завернута в серебряную бумажку, и я, перебирая их, читала сводящие с ума названия «Марс коричневый», «Кобальт синий», «Феодосийская земля», «Охра»…

Краски давно закончились, а коробку Андрей по сей день хранит.

Это была целая неделя счастья. А теперь маленький мальчик сидел и думал, почему и зачем его увозят из этого города, откуда он так не хочет уезжать, и о том, что «Мадонна с цветком» непременно расстроится, если завтра утром он не придет, чтобы сказать ей: «Здравствуйте». И еще он думал, что когда-нибудь приедет и останется здесь навсегда.

Так оно и вышло. Теперь Андрей живет в Петербурге, почти в самом его центре, за его окнами Обводный канал и два изящных мостика. У него есть две кошки. Они вместе коротают северные снежные зимы, дожидаются весны, и бесконечно любят друг друга. Но это уже совсем другая история, до которой пройдет не много не мало… Целых двадцать лет.

К тому времени, как он все решил и собрался уезжать, мать его была уже сильно больна. Он сообщил об отъезде ей не заранее, а в вечер отъезда, билет лежал у него в кармане и сумка с вещами была собрана. Он очень боялся, что она как обычно начнет кричать, а потом встанет крестом у входной двери, раскинув руки в стороны. Но она не кричала. Сказала, что поняла то, что если бы не отпустит его, то он что-нибудь над собой сделает, и отступила.

Он не мог дальше оставаться в этом доме и в этом городе. Андрей ушел на вокзал задолго до отправления поезда, создавая себе иллюзию уже начавшегося пути в другую жизнь, которую ему не терпелось начать. Тогда он несколько часов сидел в зале ожидания, пил водку и закусывал огурцами из 3-х литровой банки, которую ему выдала мать. Объявили, наконец, прибытие поезда, он сел в поезд, кинул вещи под полку и заснул, а утром оказался в Петербурге. Город снова хрипел и кашлял всеми ветрами, грохотом проспектов, кричал сигналами авто. Ветер, пропахший куревом, нанизывал отголоски чьего-то рассыпчатого смеха и чьего-то отборного мата на ветви редких деревьев… Он вдохнул полной грудью этот смог и он показался ему самым чудесным бризом, прилетевшим откуда-нибудь с благословленной Атлантики….