Он взял её в свою фатеру, замкнул в сенях на горнице и держал восемь недель, никому не показывая, одевал и кормил. И наигрались они за это время вволю – само собой.

Потом пошли они в церковь, чтоб законным образом жениться и чтоб всем добрым людям на глаза показаться. По округе-то слухи недобрые уже во всю ферментируют, языки этакую беспутную дребедень несут, что у иного волосы дыбом встанут. Некоторые граждане, обозлившись на несознанку, вилы схватили и покойницу по всем закоулкам ищут. Чтоб совсем добить насмерть. Вот пришли эти двое к самой церкви, смотрят: а всё вроде тут так, как раньше, а что-то вроде и не так. На самой паперти у церкви не нищий калика перехожий руку тянет, а поп местный грязными патлами по ветру развевает и рваной рясой пыль столбом завивает. «Подайте, – говорит. – копеечку на пропитание.» А что христом-богом надо просить – про то вслух не говорит. А вокруг колоколенки вороны чернящего света кружатся-вертятся с харкающим карканьем, галдят какую-то свою дрянь несусветную, крылами крест на маковке затемняют, а когда эти жених с невестой пригляделись, то увидели, что вовсе на маковке не православный крест выступает, а странная загогулина в виде двух копытов и двух рогов и торчащего сверху хвоста.

– Это что ж такое за безобразие? – эти-то двое друг у друга спрашивают, а разъяснить ничего не могут.

И вот двери в церковь с гулким стуком отворились, знобящего сквозняка на волю выпустили и – с диковатым резким хохотом -молодожёнов в церковь пропустили. Те видят: тут и маменька с папенькой стоят, и муж ейный бывший на коленках у алтаря о чём-то молится, и всякие соседи с соседками по углам стоят безмолвно, только тихо покачиваются да головами кивают ехидным мановением. А по стенам, вместо икон, чьи-то косточки развешены, и будто бы по ним махонькие жадные пауки с зубами ползают и нехотя обгладывают – наелись видно досель досыта.

– Это что ж такое за безобразие? – покойница-то у своего возлюбленного спрашивает, а смотрит хорошенько: тот весь язвами зарисовался с ног до головы и гной из глаз источает!.. Нет, не такого молодца она собиралась себе в мужья потребовать!..

И догадалась тут наша покойница, что всё не так происходит, как она сперва подумала про себя, а что все люди вокруг неё мертвы, а она одна и есть самая живая, и теперь эти мертвецы хотят её душу погубить и тоже в свой мертвячий хоровод загрести.

– Ну, – говорит. – а в эти игры я играть не расположена!..

И принялась все свечки с подсвечников на пол скидывать да об стены швырять. Церковь-то издавна деревянной строилась, загорелась быстро – наша покойница едва успела на свет выскочить и убедиться в том, что всё-таки ни какая она не покойница, а славная девица. Как только церковь-то сгорела, так сразу вой по земле поволокся на пять лет, а после чего солнце тучи поразогнало, освятило нашу грешную землю и живых людей откуда-то из своих запасов на волю повыпускало. Много всяких разных хороших людей с неба прибыло: на ком хочешь – на том скорее и женись!

Тут и наша покойница (которая вовсе не покойница) нашла себе возлюбленного паренька, на себе женила и зажили они мирком да ладком. Только по ночам под тускло-лунный свет девку выть подымало с постели, да она терпела. Не выла.

Жили были мужик да баба. Жили не скучно, только детей у них не было, а детей иметь им очень хотелось. Вот баба и пошла к колдуну, а колдун дал ей два корешка и изрёк: съешь эти корешки в полночь, запей водицей из омута речушки Смородушки и станешь беременна. Баба взяла корешки и отправилась восвояси.