Вот когда полночь настала, она корешки быстренько съела, водой из омута запила и стала ждать, чего будет. «Лишь бы, – думает. – не попалось мне дитятко подпорченное.» В наших уездных местностях зачастую новорождённых деток гнус-мышь подпорчивает, да этак неудовлетворительно, что затем ни к какому делу в хозяйстве их не приспособить. День-деньской сидят на крылечке, ногами дрыгают да проклинают судьбу-злодейку. «Этаких-то дармоедов нам не надо, – баба говорит. – а иного хорошенького пацанёнка я и грамоте обучу, костюм городской выправлю и отправлю на службу в администрацию сельсовета.»

Ну, и прошло затем несколько дней, ничего с бабой не случается, и она уж вздумала пойти к колдуну и взбучку надавать.

А тут мужику понадобилось ехать в город, и баба осталась в доме одна. Наступил вечер. Легла баба на печь, зевнула в урочный час, дабы шибче сон на неё навалился со всех концов, а сна и нет. «Что такое?» – думает. И на другой бок перевернулась, подушку кулаком умяла, зевнула эдак, что кости внутрях затряслись, а заснуть не может. «Это, – говорит. – вестимо оттого, что я солёненького на ужин объелась.» – «Мне бы, – говорит. – в подобных вопросах надо научиться сдержанности и держать себя в руках.» Вот с завтрашнего дня и заказала научать себя сдержанности, а пока решила поспать. Но не заснула, а в полночь родился у ней ребёнок. Тихенький такой мальчонка родился, слегка глазиком косоватый – но уж тут бабе выбирать не приходится, бери чего дают. Она спеленала его и положила к себе на колени. Баюкает.

– Киска, брысь да киска, брысь! – поёт. – На дорожку не ложись! Наш Ванюшенька пойдёт – через киску упадёт!..

Ребёнок тут завозился в пелёнках, глазиком задёргал – видно, на шалопутную киску плохую думку завёл. «Да ладно, – думает баба. – у нас всё равно кошек нет.» Тут другая беда приключилась: кормить дитятко-то чем-то надо, а у бабы в грудях пусто.

– Ну, – говорит. – ты спи пока маленький, а я буду думу думать, как тебя накормить и напоить.

– Мамаша! – тут ей чей-то голос слышится. – Есть хочу!.. Не дашь мне есть, так я тебя съем.

Баба перепугалась голоса, смотрит по сторонам: а в избе никого нет. Сперва подумала, что мужик ейный из города вернулся тихой сапой и теперь так подшучивает, но нигде нет места мужику в избе, чтоб спрятаться. А голос злобный совсем рядом с бабой слышится. «Съем тебя да съем тебя!» – говорит.

«Что такое?» – думает. И видит: ребёнок, которого она давеча родила, смотрит на неё пристально, словно заживо сожрать хочет. Рожу-то до того скривил, что иному злыдню такую скривить ещё надо уметь постараться. И вроде клыки из ребёночьего ротика выпростались и принялись посверкивать не к добру. Испугалась баба, положила ребёнка в люльку, а сама стала молиться.

Долго так молилась, устала, приглядывается: а вроде бы всё в избе тихо да сумеречно, лишь свечной огарок привычным треском шипит. «Ну, – думает. – померещилась мне эта история с ребёнком, не может он этакое окаянство в свои молодые лета учинить.» И легла спать.

Легла, значит, как ни в чём не бывало, одеялом накрылась с головой – вроде как в своём дому нашла себе убежище. Вдруг слышит, что ребёночек из люльки вылезает, об пол грохается со звоном необычайного свойства – будто мячик резиновый – и ползёт по избе прямо к бабе. Ползёт да приговаривает: я тебя съем, баба! я тебя съем!.. А сам вроде розовенький такой, но слегка смердящим запахом отдаёт. Баба тут с кровати соскочила, ребёнка за шиворот схватила и в чулан бросила, словно ветошь негодную. «Вот тут, – говорит. – и покоись теперь и жри, что найдёшь, а от меня отстань.» И дверь на запор заперла. И брёвнышком подпёрла. Слышит: зачавкал чем-то мальчонка в чулане, заурчал неуклюже. Точь-в-точь как из мамки молоко сосёт иное милое дитя. «Ну, – думает баба. – утро вечера мудреней; ежели завтра проснусь – то приму существенные меры по этому случаю, а пока некогда.» И вновь принялась засыпать. В чулане сразу и чавканье прикатилось – вроде как успокоился ребятёнок, вроде как тоже на сон его потянуло. Притомился. Но чуть только первый озорной сон принялся с бабой во сне хорохориться, как слышит она: дверь из чулана отворяется, и шажочки спотыкающиеся по избе пошлёпали. «Что такое?» – думает. Глаза открывает, а там видит, что ейный ребёнок вырос на целую дюжину и косыми глазищами своими по всей избе елозит. «Съем я тебя, баба! – говорит. – Есть хочу!..»