Архангел бесшумно открывает дверь, вглядывается в темноту: звёзд мало, но всё же кое-что в их свете разглядеть можно. Совсем немного – тёмные стволы яблонь, светлый камень садовых дорожек… В тенях же может прятаться что угодно.

– Иди вперёд, – шепчет Архангел. Алекс и не думает слушаться, лишь смотрит на сад и говорит:

– Там что-то есть…

Или кто-то.

Алекс не испытывает уверенности, что кто-то уже здесь. Иногда он пытается пробраться сюда, иногда нет.

– Иди. Вперёд, – угрожающе повторяет Архангел, протягивая сильную руку и толкая в спину.

Алекс вылетает на улицу, пробегает по инерции два-три шага и замирает. Дрожит – от холода, а не страха. Яблони шепчут угодливо: обернись, не пропусти!

Послушно оборачивается: Архангел, убедившись, что Алекс в порядке, ухмыляется и делает шаг.

Через дверной проём сверху вниз проносятся две тонкие, блестящие полосы, два росчерка – два тяжёлых и острых лезвия. Правая рука Архангела падает со звонким стуком – это кастет ударяет о металлическую полосу порога. Левая летит вперёд, в сад, прокатывается несколько сантиметров и замирает со скрюченными пальцами.

Архангел хватает ртом воздух, его глаза кажутся невыносимо белыми в этом сумраке, рыбьими. Тонкий штырь пронзает его снизу, через пах, проходит вдоль позвоночника, распирает горло, пролетает сквозь макушку и входит в паз в верхней планке дверного короба. Архангел повисает на вибрирующем, поющем штыре, как цыплёнок на шпажке, сползает вниз, так и не закрыв ни рта, ни глаз. Кровь заливает порог…

Алекс кричит: в голове снова что-то прессует образы: …вспышка… сопящий Архангел снимает ремень… вспышка… «Это ничего… последний раз, ну что ты… жалко тебе для меня?» …вспышка… джинсы болтаются, мешают… вспышка… вспышка… удар левой, правой, Архангелу всё равно какой… темнота, ключ поворачивается в замке… вспышка… вспышка… вспышка…

Алекс падает на колени, земля холодная, твёрдая, сухая, будто и не шли дожди три последних дня. Алекс упирается расставленными пальцами перед собой и повторяет: «Это ничего, это последний раз, это ничего, это ничего!»

Потом становится легче – разом, как только штыри воспоминаний входят в свои пазы. Вот так. Алекс поднимается, не глядя на дверной проём. Там уже нет ничего интересного.

Это место снова подарило смерть кому-то. Оно ненасытно.

Поэтому пора найти остальных.

Алекс оглядывается: яблони в саду уже выросли до небес. Дом прямо на глазах проваливается сам в себя. Всё равно туда незачем возвращаться.

Темнота мигает и сменяется неярким светом: светится небо, серое и одинаковое. Больше не ночь, но и не утро или день. Никакое время суток.

Садовая дорожка расходится на три стороны, недалеко: в конце каждой ветки – небольшое здание, что-то вроде сарайчика с плоской крышей и без окон. Один из лёгких реек, второй – из брёвен, третий – кирпичный.

«Три поросёнка, – думает Алекс. – А где же волк?»

Но может это тот раз, когда волк – тот самый кто-то – занят спасением утопающих где-то ещё.

Алекс поворачивает направо, к кирпичному домику. Ноги несут туда сами – давно знакомый маршрут.

За дверью вовсе не то, что ожидаешь увидеть в крошечном кирпичном сарайчике: огромное белое пространство, заполненное жужжанием механизмов. В нём как будто нет ни стен, ни потолка, ни пола, но поскольку Алекс по чему-то всё же ступает, пол должен быть. Он упругий и слегка продавливается под подошвами. Воздух кажется стерильным, сухим, слишком тёплым. Дышать в нём некомфортно.

В комнате есть механизмы, всего с полдюжины – они стоят то там, то тут, некоторые как будто расположены на стенах и потолке, судя по их наклону. Все они похожи на небольшие стеклянные бидоны, обёрнутые металлической сеткой, от каждого тянутся два шнура – один входит в спину Ирме, другой – в живот или грудь. И она висит в воздухе – возможно, в центре комнаты, во всяком случае, в центре круга механизмов. Парит, завёрнутая в плотную белую ткань, как будто прикипевшую к коже, подвешенная вниз головой, с присосавшимися к телу проводами. Длинные тёмные волосы покачиваются в воздухе, когда очередной механизм ухает и по его проводам проходит дрожь.