Она открыла дверь своим ключом и, ворвавшись в прихожую, хотела позвать отца или мать, но вдруг одумалась: что, если напугает их. Интуиция продолжала ей подсказывать, что нужно стать тише воды, ниже травы. Тихонько сняв обувь, на цыпочках, стараясь быть спокойной и никому не слышимой, она пробралась к гостиной – пусто, к столовой – никого. «Та-ак, матери дома нет, тётя Катя на кухне, слышу её возню, а папа? Папа? В кабинете, что ли?» – у Любы часто забилось сердце и проступил пот на лбу. Она попыталась как можно тише открыть дверь в библиотеку и, сделав это, застыла в ужасе: отец сидел в узком, старинно-раритетном «вольтеровском» кресле лицом к окну, спиной к ней. Он приставил к виску дуло пистолета и не двигался. Картина напоминала киношный кадр, но вместе с тем была какая-то нереально страшная. Люба сейчас и помыслить не могла, что пистолет без патронов! «Негодяй! Что он сделал с папой?!» – она справедливо подозревала Нечаева в той картине, что в данную минуту наблюдала. Чуть не вырвался крик во всё горло, но в мгновение внезапный внутренний голос тут же её остановил: «Напугается и спустит курок!»

Свою дочь Герман Яковлевич не видел. Воспользовавшись этим, она решила, подойти к нему незамеченной и резко, неожиданно для него, вырвать оружие из рук или ударить по держащей его руке. Люба неслышно, еле касаясь пола пальцами ног, словно натренированный разведчик, стала продвигаться к отцу. И когда до его спины оставались буквально считанные сантиметры, вдруг осознала, ч т о именно здесь произошло. Люба на какой-то стремительный миг закрыла глаза, враз наполнившиеся слезами от обиды и унижения, потом открыла их – капельки скатились по щекам. Ей было жалко отца, очень жалко, по-человечески, и в то же время в ней заговорило собственное «Я», родилась в сердце и нарастала волна злобы к нему. За что? Она обязана заплатить за то, что всё у неё есть, что ни в чём не нуждается, что ей созданы все условия для роскошного существования? Пусть заберут обратно! Она не хочет платить такую высокую плату! Она так несчастна!..

Люба уже вплотную приблизилась к Герману Яковлевичу, а он до сих пор не замечал её. Он ничего не замечал и не слышал – слишком глубоко ушёл в себя. Так же молниеносно, как и появились, слёзы высохли; набравшись мужества, она уверенно и немыслимо спокойно взяла оружие и сжала его, чтобы отец не смог выдернуть пистолет из её руки.

– Папа, не надо. Проигрыш – ещё не конец жизни, – почти прошептала она.

Отец медленно поднял на неё влажные грустные глаза, послушно разжал пальцы, и Люба сейчас же отшвырнула пистолет далеко в противоположный угол комнаты.

– Доченька, – заплакал отец, – прости меня! Прости, детка! – он обхватил её талию и прижался к ней головой, как ребёнок к матери, рыдая. – Недавно тут был Игорь. Он погасит мой долг, если…

Он хотел признаться в своем гадком обещании, какой ценой должен погашаться его карточный долг, но Люба, понимая, что её подозрение уже наверняка оправдано, моментально перебила Шлица. Насилу скорчив милую гримаску, стала быстро лепетать:

– Папочка, я хотела поговорить с тобой и с мамой вот о чём: Игорь… он сделал мне предложение. Ещё в прошлый приезд. Я молчала…, у меня было время подумать… Я хочу выйти за него замуж, папа. Как вы посмотрите на моё решение? – она уставилась на отца карими невинными очами, и на её губах образовалось подобие радостной улыбки, но значение улыбки могла знать только Люба.

Она улыбалась, потому что у неё получилось опередить Шлица, теперь дело выглядело так, будто она сама изъявила желание выйти за Нечаева, а не так, что отец, бесконечно унижаясь, предстал трусливым предателем, так как вынужден уговаривать её на этот брак в качестве платы за своё спасение. Люба готова к жертве. Да, она пожертвует, она спасёт.