Фильмы хлынули в СССР без малейшего отбора и цензуры. Их переводили наспех – зачастую с экземпляра VHS-кассеты, перезаписанного десятки раз. Озвучкой занимались люди вроде Леонида Володарского (помните первый перевод Кинга на русский язык?), Алексея Михалева, Андрея Гаврилова и других: с характерным гнусавым или монотонным голосом, наложенным поверх оригинальной дорожки и звучащим одновременно за всех персонажей. Качество перевода оставляло желать лучшего: слова упрощались, терялись, фразы искажались, а смысл оригинала становился порой трудноуловимым (хотя это не имело особого значения).

Но куда опаснее оказалось не качество перевода, а само содержание огромной части поступивших фильмов. Вместе с шедеврами американского кинематографа в страну бесконтрольно устремилась лавина низкопробного трэша и киноширпотреба: дешевые боевики, второсортные триллеры, хорроры категории B, где насилие, цинизм и агрессия подчас возводились в культ.

Эпоха видеосалонной лихорадки была короткой, но невероятно мощной и значимой. Видеосалоны просуществовали с конца 1980-х до начала 1990-х годов, постепенно уступая место персональным видеомагнитофонам. Однако их влияние на культурный ландшафт СССР и России трудно переоценить.

Принесло ли это вред стране? Без малейшего сомнения – да. Советский человек оказался абсолютно не готов к подобному культурному вторжению. Если на Западе зритель за долгие десятилетия привык воспринимать кино, особенно массовое, прежде всего как легкое развлечение, способ провести вечер, сбежать от реальности на пару часов, то у нас же все было иначе. У нас все было гораздо серьезнее. Советский человек был воспитан так, что кино (важнейшее из искусств, как говорил незабвенный Владимир Ильич) воспринимал как руководство к действию, как наглядный пример модели поведения. Кино было средством воспитания, формирования взглядов и мировоззрения.

И последствия не заставили себя долго ждать. Прекрасно помню 1990 год, когда после просмотра очередного боевика с Брюсом Ли толпы подростков, разгоряченных сценами драк, высыпали из видеосалона и принимались крушить автобусные остановки, телефонные будки и все, что попадалось под руку. Агрессия, насилие, жестокость – все это, увиденное на экране, мгновенно перетекало в реальную жизнь.

Отечественное перестроечное кино, не желая терять зрительское внимание, старалось не отставать и быстро подстроилось под новые настроения. Появились фильмы, полные чернухи, шока, натурализма, кича, лишенные прежней морали и идеологии. Киношный экран заполнился историями о разложении, жестокости, крахе человеческих ценностей с зашкаливающим уровнем насилия.

Я хорошо помню собственные ощущения после выхода из кинотеатра, где шли «Меня зовут Арлекино» или «Трагедия в стиле рок». Я смотрел на лица взрослых, на которых было написано: «Как после такого вообще можно дальше жить?» Они были похожи на людей, которые только что пережили личную катастрофу.

Сегодня российский зритель воспринимает кино прежде всего как способ отдохнуть, развлечься, скоротать вечер. Как игру ума. Но в ту переломную эпоху все было иначе.

В истории взаимоотношений Стивена Кинга (или, если быть точнее, его книг) с советским и постсоветским пространством имеется немало удивительных эпизодов. Один из самых любопытных – встреча писателя, переводчика и сценариста Сергея Таска с кандидатом в народные депутаты СССР Борисом Ельциным в феврале 1989 года, когда последний еще только начинал свое очередное политическое восхождение после опалы.

Сергей Таск был одним из первых, кто открыл советскому читателю Стивена Кинга. Именно он (на пару с О. Васильевым) перевел «Мертвую зону» – роман, опубликованный на русском языке, как мы уже говорили, в журнале «Иностранная литература» в 1984 году. Перевод Таска, несмотря на журнальную редактуру, оказался хорошим, выразительным и достоверным, благодаря чему книга, проникнутая тревожным предчувствием политической катастрофы и нравственным выбором главного героя, попала в нерв эпохи.