– Мама, со мной все в порядке. Правда, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал бодро, – я в Филадельфии.

– В Филадельфии?

Я почувствовала, как от удивления ее мягкий голос словно бы пробудился, как вот-вот готовый распуститься бутон цветка.

– Ты серьезно?

– Ага.

– И как там?

– Здесь все как раньше, – ответила я, хотя на самом деле не знала, как здесь все было раньше, потому что давно растеряла свои детские впечатления о Филадельфии. Я была слишком маленькой, чтобы запомнить подробности нашей поездки, но если у меня и осталось яркое воспоминание об этом городе, то это улыбка моей мамы. – Хотя, наверное, город стал более хаотичным.

Она тихо засмеялась, и ее смех серебряными колокольчиками прозвенел у меня в голове, а по груди разлилось тепло.

– Не могу в это поверить.

Мамин голос продолжал наливаться соками, чистый и спокойный, какой я и не надеялась услышать. Ужас где-то в глубине меня пульсировал, как ссадина, задетая сладостной мелодией ее голоса.

– Я как сейчас вижу реку и статую Рокки Бальбоа с поднятыми руками. Ты ужасно хотела сфотографироваться рядом с ним, помнишь? Пришлось согласиться. – Послышался тихий, почти нервный смех. – А на южной окраине города еще стоят те радужные почтовые ящики? Они были такие милые, тебе очень нравились.

– Мама, – перебила я, – я нашла работу.

Эхо прозвучавших маминых слов медленно рассеивалось в эфире, пока не исчезло. Я вслушивалась в мертвую тишину, ожидая, что мама что-нибудь скажет. Горло перехватило.

– Да ты что, неужели?

– Я работаю барменшей, – пробормотала я, карябая указательным пальцем ладонь, как делала всякий раз, когда нервничала, – в основном по ночам. Но я нашла хорошую квартиру, она не очень близко от работы, но зато в безопасном районе. Она тебе понравится, – продолжала я, слыша, как она молчит. – Она очень светлая. А перед окном стоит красивый диван верблюжьего цвета.

Она по-прежнему молчала.

Я отдала бы все, чтобы облегчить тяжесть этого момента, но ее молчание глодало мои уши, потом мое сердце и, наконец, мои кости. Страх взял горло в тиски, мне стало плохо. Я знала, о чем кричит ее молчание.

Мы были вместе так долго, что разлука стала для нас катастрофой. Я никогда не забуду момент расставания, и всю жизнь буду помнить, что явилось его причиной. Но теперь я не только справлялась без нее, но и, похоже, сдерживала свое обещание.

И она это поняла.

Вдруг на фоне раздался голос. Ей что-то вежливо сказали. «Это моя дочь!» – резким тоном ответила кому-то мама. В ее мягком голосе появились стальные ноты, он звучал неузнаваемо. «В конце концов, могу я поговорить со своей дочерью хотя бы несколько минут?! Я хочу убедиться, что с ней все в порядке!» Ответных слов я не разобрала. Мама вернулась ко мне после долгой паузы, и я все поняла.

– Мне надо идти.

Сердце сжалось от глухих ударов. Я даже не спросила, как она. Я так хотела спросить, как она себя чувствует, все ли в порядке, но больше всего на свете боялась услышать ответ. Этот страх парализовал меня.

– Я позвоню тебе, как только мне разрешат, хорошо?

– Хорошо, – ответила я тихо.

– Будь осторожна, береги себя.

Я подождала, пока она первая прервет звонок. Держала телефон у уха, пока связь не оборвалась и я не осталась наедине со своими невысказанными словами.

Я вернулась в квартиру за несколько часов до рассвета. До своего этажа добралась в полной тишине, опустив голову, держа в руках пакет с продуктами из круглосуточного супермаркета. Я чувствовала усталость, но не физическую – мне на грудь будто повесили свинцовый груз.

Двери лифта открылись на четырнадцатом этаже. Я еще не отошла от маминого звонка, мое сердце покрылось синяками, а мысли улетели куда-то на другую планету. Идя по коридору, я чуть не столкнулась с кем-то идущим мне навстречу.