. Место Молотова как главного заместителя Сталина в партии занял Каганович. Если Молотов отличался методичностью и сдержанностью, то Каганович был динамичной и броской личностью. Меньшевистский «Социалистический вестник» справедливо оценивал его как человека «весьма исключительных способностей», обладавшего прекрасной памятью на имена и лица, «весьма исключительной способностью работать с людьми», огромной работоспособностью и силой воли [390]. Каганович возглавлял оргбюро, занимавшееся кадрами и идеологией, однако по традиции, восходящей еще к Ленину, на заседаниях Политбюро отныне председательствовал Молотов как глава правительства. Молотов знал Сталина с 1912 года, а Каганович – с 1919-го [391]. «Он вообще-то всегда был лично против меня, – в старости говорил Молотов о Кагановиче. – Все уже это знали. Говорит: „Тебе легко, ты интеллигент, а я из рабочих“». И еще: «Каганович – он администратор, но грубый, поэтому не все его терпели. Не только нажим, но и немножко такое личное выпирало. Крепкий, прямолинейный. Организатор крупный и вполне хороший оратор» [392].

Ворошилов и Орджоникидзе находились со Сталиным в более тесных личных отношениях (первый знал его с 1906 года, второй – с 1907 года); Ворошилов остался во главе вооруженных сил, а Орджоникидзе Сталин назначил главой Высшего совета народного хозяйства вместо не справлявшегося со своими обязанностями верного пса Куйбышева, которого перевели в Госплан [393]. Куйбышев, прежде выражавший скептицизм в отношении безумных планов, теперь принялся ревностно выполнять их, а Орджоникидзе, резко критиковавший индустриальные кадры, стал их защитником, собрав вокруг себя способных буржуазных специалистов, даже если тем довелось сидеть в тюрьме [394]. В обширной докладной записке о состоянии промышленности, составленной в декабре 1930 года, Орджоникидзе едва ли не в духе Пятакова, бывшего председателя Госбанка и бывшего сторонника Троцкого, впоследствии ставшего заместителем Орджоникидзе, отмечал: «…деньги расходуются без всяких смет… Отчетность чрезвычайно слаба и запутана». Сталин сделал на записке лишь несколько поверхностных замечаний; теперь обо всем этом следовало беспокоиться Орджоникидзе [395].

Ни один из членов фракции Сталина не имел революционных заслуг Зиновьева и Каменева, не говоря уже о Троцком, но сталинцы были закаленными большевиками: под давлением со стороны обстоятельств они старались провести линию Сталина и решать проблемы, иногда преподнося ему решения [396]. Сталин доверялся им, уничижительно отзываясь по адресу всех прочих представителей режима, и в известной степени предоставлял им свободу действий, оставляя за собой право отменять любые их решения; они же признавали за ним это право, зная, какое бремя он взвалил на себя. Ядро режима по-прежнему было неуклюже разделено между штаб-квартирой партии на Старой площади, где находился главный кабинет Сталина, и Сенатским дворцом, где располагалось правительство и куда переехал секретный отдел сталинского аппарата, там же проходили заседания Политбюро и пленумы Центрального Комитета. Ворошилов в письме, касавшемся замены Рыкова, отмечал, что «иметь штаб и главное командование» на Старой площади можно, но «такой порядок тяжеловесен, мало гибок и… организационно не четок», добавляя, что «Ленин и в нынешней обстановке сидел бы в СНК [Совнаркоме]» в Кремле [397]. Пустующая квартира Клары Цеткин в Кремле играла роль переходной ступени на пути к окончательному переезду Сталина в Кремль, но этот переход был постепенным; Сталин по-прежнему пользовался своим кабинетом на верхнем этаже здания на Старой площади