В 1929 году, на седьмом году пребывания в должности генерального секретаря, Сталин продолжал расширять свою личную диктатуру в рамках большевистской диктатуры, и к 1930 году он получил еще больше личной власти. Этот процесс накопления и осуществления верховной власти в тени мнимого ленинского «Завещания», требовавшего его смещения, и критики со стороны однопартийцев и сделал Сталина таким, каким мы его знаем.

Примерно тогда же, когда состоялся декабрьский пленум 1930 года, за давнюю службу в Белой армии были арестованы Иона и Александр Перепрыгины, двое из шести братьев и сестер Лидии Перепрыгиной – скандально молодой девушки-сироты, с которой Сталин долго сожительствовал в своей последней сибирской ссылке. Они обратились к Сталину «ради прежней дружбы, которую Вы питали к нам» [399]. Братья не упоминали о сыне Лидии (Александре), якобы прижитом Сталиным с Перепрыгиной и брошенном им, но вполне возможно, что Сталин был отцом одного из сыновей Перепрыгиной. («Ёсиф был веселый парень, хорошо пел и танцевал, – вспоминала Анфиса Тарасеева из деревни Курейка. – Он был охоч до девчонок, и у него тут был сын от одной из моих родственниц») [400]. Перепрыгина, вышедшая замуж за местного рыбака, к тому моменту была многодетной вдовой; Сталин никогда не оказывал ей помощи. Предпринял ли он что-нибудь в ответ на письмо ее братьев, не известно [401]. Скучая, Сталин иногда рисовал волков, но существование в далекой заполярной деревне из восьми изб среди туземцев-эвенков, где Сталин не раз мог погибнуть, когда во время охоты или ловли рыбы в проруби налетал внезапный буран, осталось для него практически в другой жизни.

Сталин сумел переворошить необъятные евразийские просторы при помощи газетных статей, секретных циркуляров, своих уполномоченных, партийной дисциплины, нескольких пленумов, партийного съезда, ОГПУ и внутренних войск, крупных иностранных индустриальных компаний и зарубежных покупателей советского сырья, десятков тысяч добровольцев из рядов городских рабочих и горстки высокопоставленных функционеров из Политбюро, а также мечты о новом мире. Троцкий видел в нем приспособленца и циника, представителя классовых интересов бюрократии, человека, не имеющего убеждений. После изгнания Рыкова из Политбюро Троцкий в своем «Бюллетене оппозиции» даже утверждал: «Как разгром левой оппозиции на 15-ом съезде [в 1927 г.]… предшествовал левому повороту… так неизбежному повороту направо должен предшествовать организационный разгром правой оппозиции» [402]. Другие эмигранты были прозорливее. «…на пути новой крестьянской политики Сталин… действует логично, – еще 12 февраля 1929 года в письме к другому эмигранту отмечал, имея в виду коллективизацию, Борис Бахметев, бывший посол Временного правительства в Вашингтоне, затем профессор гражданского строительства в Колумбийском университете, – если бы я был последовательным коммунистом, я бы делал то же самое». Не менее проницательно он добавлял: «Сталин умеет приспособляться и в отличие от других большевистских политиков обладает тактическими дарованиями; но мне кажется ошибочным думать, что он – оппортунист и что для него коммунизм лишь название» [403].

Советское государство в не меньшей степени, чем царский режим, стремилось контролировать поставки хлеба с целью финансировать импорт оборудования, необходимый, чтобы выжить в международной системе, но Сталин по идеологическим причинам избегал «капиталистического пути». Он намеревался насаждать в стране антикапиталистический модерн. Бесконечное чрезвычайное правление, без которого было не построить социализм, позволяло ему выпустить на волю и своих внутренних демонов. Гонения Сталина на его друга Бухарина в 1929–1930 годах выявили в нем новые глубины злобы и жалости к самому себе