2 ноября 1933 года Сталин наконец отбыл из Сочи в Москву [1014]. Вскоре после этого Ягода докладывал Ворошилову, что в связи с «контрреволюционным террористическим монархистским заговором» по убийству Сталина было арестовано 26 человек – в большинстве своем бывших дворян, причем в основном женщин. Одна из них через детей якобы имела связи с обитателями Кремля [1015]. (В 1933 году состоялось не менее десяти серьезных покушений на жизнь Гитлера [1016].)

В середине ноября Литвинов довел до завершения дело, в успехе которого он сам сомневался: признание Советского государства США после 16 лет отсутствия отношений. Литвинов не пошел ни на какие уступки в отношении непризнававшихся долгов царского и Временного правительств, выразив лишь готовность обсуждать эту тему и дав лицемерное обещание, что советское правительство не будет вмешиваться во внутренние дела США, поддерживая американских коммунистов [1017]. Молотов публично воздал должное заслугам Литвинова [1018]. Сталин наградил его дачей и обеспечил охраной, что указывало как на рост значимости Литвинова, так и на необходимость круглосуточно держать его под контролем. В Токио усилилось беспокойство по поводу американо-советского сговора на Дальнем Востоке [1019]. Япония, не имевшая союзников, в нарушение международных договоренностей стремилась к гегемонии в своем регионе, что требовало одновременного решения ряда серьезных военных задач: разгрома Красной армии в вероятной войне, покорения материкового Китая и обороны островной метрополии от американского флота [1020]. Однако на данный момент масштабы возможного американо-советского сотрудничества оставались неясными [1021].

Американцы немедленно прислали в СССР своего собственного Маркса – Харпо Маркса, отправив его как мастера пантомимы в турне доброй воли. Его выступления имели огромный успех. (После того как он убедил неких советских супругов, что не крал у них столового серебра, они обменялись рукопожатиями и из его рукавов на пол высыпалось 300 столовых ножей [1022].) 11 декабря 1933 года в Москву в качестве посла прибыл Буллит, и Литвинов сразу же сделал сенсационное заявление о том, что СССР, опасаясь войны с Японией, желает вступить в Лигу Наций [1023]. 20 декабря на банкете в честь Буллита, устроенном на квартире у Ворошилова, Буллит был очарован хозяином-«херувимом»; они станцевали попурри из кавказских танцев и американский фокстрот [1024]. Присутствовавший на банкете Сталин обратился к Буллиту с просьбой о поставке 250 тысяч тонн стальных рельсов, необходимых для постройки второй колеи стратегически важной Транссибирской магистрали. «Если вы пожелаете увидеть меня в любое время дня и ночи, только дайте мне знать, и я немедленно приму вас, – пообещал диктатор. – Хотя президент Рузвельт – руководитель капиталистической страны, сегодня он один из самых популярных людей в Советском Союзе». После этого Сталин чмокнул Буллита в щеку [1025].

В тот самый момент исполком Коминтерна одобрил тезисы для предстоящего съезда Коммунистической партии США в Кливленде (он был намечен на весну). «„Новый курс“ Рузвельта – агрессивная попытка банкиров и трестов найти выход из кризиса за счет миллионов трудящихся, – утверждалось в тезисах. – Под прикрытием самой беззастенчивой демагогии Рузвельт и капиталисты предпринимают свирепые атаки на уровень жизни масс, усиливают террор в отношении негритянских масс… „Новый курс“ – программа фашизации и самых интенсивных приготовлений к империалистической войне» [1026].

В интервью, которое Сталин дал однозначно просоветски настроенному журналисту Уолтеру Дюранти (25.12.1933), он публично высказался о своем удачном ходе на американском направлении. Сидя между портретами Маркса и Энгельса, рядом с рисунком будущего 400-метрового Дворца Советов, который должен был превзойти высотой Эмпайр-стейт-билдинг, диктатор заявил, что Рузвельт «по всем данным, решительный и мужественный политик». Он заверил американские деловые круги, что советские власти платят по долгам («Как всем известно, доверие – основа кредита»). Помимо этого, Сталин подал сигнал Японии. Когда же Дюранти в нужный момент задал вопрос о советской позиции по отношению к Лиге Наций, Сталин ответил, что она «не всегда и не при всяких условиях» является отрицательной, добавив, что «Лига может стать некоторым фактором для того, чтобы затормозить возникновение военных действий или помешать им»