Вплоть до того момента регулярные полицейские силы Российской империи отличались поразительной малочисленностью и разбросанностью. Полицейское присутствие нередко слабо ощущалось даже в городах, а за их пределами в России в 1900 году имелось менее 8500 становых приставов и полицейских урядников на почти 100 миллионов человек сельского населения. Под «надзором» у многих становых приставов (которым помогали немногочисленные урядники) находилось от 50 тысяч до 100 тысяч человек, нередко проживавших на территории площадью более чем в 1000 квадратных миль. В 1903 году полицию пополнили так называемыми стражниками, число которых в сельской России составляло около 40 тысяч человек; в итоге соотношение между полицейскими чинами и жителями села достигло примерно 1 к 2600. Жалованье полицейских возрастало, но оставалось невысоким, как и уровень их образования и подготовки. Злоупотребления, произвол и взяточничество делали полицию крайне непопулярной. Регулярная полиция сплошь и рядом заводила уголовные дела или задерживала людей при отсутствии преступлений и прибегала к физическому насилию, известному как «кулачное право». Урядники крестьянского происхождения играли по отношению к односельчанам роль мелких тиранов, похваляясь своей властью в соответствии с представлениями о том, что чем строже они будут себя вести, тем выше будет их авторитет [479].

Массовые бунты, начавшиеся в 1905 году, повлекли за собой резкий рост численности полиции. Однако с 1905 по 1910 год более 16 тысяч царских должностных лиц, от деревенских полицейских до министров, было убито или ранено революционерами-террористами (которыми во многих случаях были и меньшевики) [480]. При этом также погибло бесчисленное множество пролетариев – кучеров и железнодорожников. Как сетовал один из главных полицейских чинов, техника изготовления бомб «сделала успехи такие, что теперь положительно каждый ребенок может <…> смастерить снаряд, годный для взрыва его няньки» [481].

Этот левый политический террор вселял ужас в души царских чиновников, но режим наносил свирепые контрудары [482]. Столыпин «схватил революцию за горло». Его правительство отправило десятки тысяч человек на каторгу и в ссылку. Кроме того, оно учредило специальные военно-полевые суды, в ускоренном порядке приговорившие к смерти более 3 тысяч человек, обвиненных в политических преступлениях; в ходе показательных публичных казней их вздергивали на виселицах, прозванных «столыпинскими галстуками» [483]. Никакой режим не мог оставить без ответа постоянные убийства своих служащих, но эти суды имели мало общего с правосудием. Как бы то ни было, смысл происходящего дошел до населения. Ленин, называвший Столыпина «обер-вешателем», бежал из страны, как и прочие видные революционеры, только что вернувшиеся на родину в 1905 году в недолгой обстановке большей свободы [484]. Будущие революционеры присоединились примерно к 10 тысячам экспатриатов (по состоянию на 1905 год), проживавших в русских колониях по всей Европе. За левыми эмигрантами вели надзор 40 сотрудников и 25 осведомителей зарубежного отделения охранки, руководство которым осуществлялось из российского посольства в Париже, где накопилось множество драматических документов об изгнанниках и их зачастую жалких начинаниях [485].

Коба Джугашвили входил в число тех убежденных социалистов, которые не стремились скрыться за границей. В Стокгольме он познакомился не только с Климентом (Климом) Ворошиловым, с которым он не порывал знакомства до конца жизни, но и с польским дворянином и большевиком Феликсом Дзержинским и с русским большевиком Григорием Радомысльским (более известным как Зиновьев). Кроме того, Джугашвили встретил своего старого врага по Тифлисской семинарии Сеида Девдариани, к тому времени ставшего грузинским меньшевиком. Из Стокгольма Джугашвили весной 1906 года вернулся на Кавказ. Он носил костюм и шляпу и ходил с трубкой, как европеец. Впоследствии от всего этого осталась только трубка.