. В число их мишеней входил и Столыпин [465]. Его влиятельный главный советник по внутренним делам, бывший раввин, перешедший в православие, был антисемитом, но премьер-министр в то же время пытался ослабить наложенные на евреев ограничения в отношении места жительства, профессии и образования, исходя как из принципиальных, так и из прагматических соображений – с целью ослабить предполагаемый источник еврейского радикализма и улучшить образ России за рубежом [466]. Столыпину удалось навлечь на себя гнев со стороны несгибаемых правых.

Многие движения правого толка, воздерживаясь от сверхподстрекательской риторики или от вооружения «братств» погромщиков для нападений на левых и евреев и убийства публичных фигур, отличались значительной меньшей текучестью, чем Союз русского народа. И все же Николай II и прочие представители режима по-прежнему косо смотрели на крупные публичные собрания своих сторонников. Царь и большинство государственных деятелей, включая Столыпина, с неодобрением относились к политической мобилизации с ее «нарушением общественного порядка» и хотели вернуть политику с улиц в коридоры власти. Такая позиция сохранялась даже несмотря на то, что консервативные движения, поддерживавшие режим, стремились не к правой революции, а главным образом лишь к реставрации архаического самодержавия, существовавшего до учреждения Думы [467]. Многие организации правого толка и сами не менее принципиально воздерживались от мобилизации патриотических социальных слоев от имени режима, даже при наличии разрешения или поощрения со стороны властей: в конце концов, что это за самодержавие, которому нужна помощь? Само существование самодержавия в определенном смысле связывало руки русским правым, как умеренным, так и радикалам [468].

Многие правые требовали безоговорочного самодержавия – то есть мистического союза монархии с народом – и отвергали что-либо, помимо чисто совещательной Думы, однако Дума была учреждена самим самодержцем. Это обстоятельство смущало правых и приводило к расколу в их рядах. Почти все правые полагали, что самодержавие ipso facto несовместимо с оппозицией, включая, разумеется, и оппозицию в их лице. «На Западе, где правительство выборное, „понятие оппозиция“ имеет смысл; там оно обозначает „оппозицию правительства“; это – и понятно, и логично, – объяснял редактор правого петербургского еженедельника «Объединение». – Но у нас – правительство, назначенное Монархом, облеченное его доверием <…> Быть в оппозиции с Императорским Правительством это значит быть в оппозиции с Монархом» [469]. Тем не менее многие правые презирали Столыпина за одну его готовность сотрудничать с Думой, несмотря на то что это предписывалось законом, а манипуляции премьер-министра с Думой являлись триумфом правительства. В глазах некоторых людей, включая Николая II, само существование должности премьер-министра было вызовом самодержавию [470]. В августе 1906 года террористы, переодетые в мундиры чиновников, едва не убили Столыпина, подорвав динамитом его государственную дачу, где он принимал просителей. Как вспоминал один очевидец этого покушения, в результате которого на месте погибло 27 человек, «повсюду были ошметки человеческой плоти и крови». Другой свидетель описывал, как Столыпин «вошел в свой полуразрушенный кабинет в сюртуке, испачканном штукатуркой, и с чернильным пятном сзади на шее. Взрывом, произошедшим в прихожей примерно в тридцати футах от кабинета, оторвало столешницу его письменного стола, и ему в шею попал чернильный прибор». Несколько месяцев спустя в доме бывшего премьер-министра Витте нашли «адскую машину», не взорвавшуюся из-за остановки часового механизма. Оба покушения на этих консервативных премьер-министров, поддерживавших самодержавие, остались нераскрытыми; косвенные улики указывали на возможную причастность правых кругов