Пламя в печи вспыхнуло ярче, выбросив сноп искр, осветив на мгновение серьезные лица.

– А потом он сказал страшную вещь… – голос Лии дрогнул, она отвела взгляд от огня. – Время – самое дорогое, что есть у человека. Не деньги, не вещи. Время. И что мы на самом деле получаем лишь жалкие крохи. Треть – на сон. Треть – на детский сад, школу, институт, работу… на бег по этому кругу. На дорогу в пробках, на очереди… А на самое важное?

Голос её сжался, став тише и острее, пронизывая тёплую комнату неожиданным холодом осознания:

– На поиски себя? На тишину? На разговор по душам? На то, чтобы просто посмотреть на закат, а не пробежать мимо? Напрячься, вспомнить чьё-то имя… узнать, о чём мечтал твой ребёнок в пять лет… – Дыхание её прервалось, на миг воцарилась тишина, слышно было только шипение поленьев и собственные сердца. – Почти ничего не остаётся!

– И знаете, что самое ужасное? – Лия подняла глаза, и в них отразилась вся горечь её слов. – Люди говорят – «убиваю время». На просмотр сериалов, которые забудутся через день. На бессмысленные вечеринки. На соцсети. На игры. Убивают. То, чего и так в обрез. Потому что скучно. Потому что страшно остаться наедине с собой. Потому что этот пустой шум заглушает тишину души, в которой слышно, как утекают секунды… – Она махнула рукой в сторону старого кладбища за холмом, видимого в окно лишь смутным силуэтом, – потом просто глина да памятник. И всё.

– А он… – Алекс спросил тихо, почти бережно, – он знал, как это – ценить каждое мгновение? Не теоретически?

Лия кивнула, её глаза блестели влагой в свете пламени:

– Он носил в бумажнике потёртое фото бабушки, которой я даже не знала. И говорил… – голос её сорвался, пальцы впились в шершавую ткань пледa, – говорил, что время – как воск от свечи. Тает беззвучно, даже когда смотришь на пламя. И с каждой упавшей каплей необратимо меняется форма твоей жизни, пока не останется лишь остывшая память…

Софья неожиданно всхлипнула, быстро смахнув слезу тыльной стороной ладони. Макс сгрёб остатки пирога в комок, его обычно весёлое лицо было необычно серьёзным, сосредоточенным.

– И что же… – начала Софья, но Лия уже продолжала, её голос набрал силу, пробиваясь сквозь хрипоту, заполняя маленькую комнату:

– В последний вечер… он обнял меня крепко-крепко, вот так же у печки, и сказал: «Страшно не то, что времени мало, Лиечка.»

«Страшно – проснуться в самый последний миг и понять, что ты его так и не потрогал. Что жизнь прошла мимо, а ты её не ощутил кожей. Не вдохнул полной грудью. Не прожил – а пробежал мимо… растратив ни на что…»

Тишина после этих слов повисла плотно, словно схватив всех за горло. Даже ветер в трубе на мгновение затих. Только огонь в печи продолжал своё вечное движение, пожирая сухие сосновые поленья, наполняя комнату теплом и светом. Тени на стенах замерли, заворожённые.

Алекс вдруг резко встал, опрокинув стул. Звук грохнул, как выстрел в тишине.

– Тогда мы найдём способ остановить это. Мы…

– Сначала второй артефакт, – перебила Софья, ее голос звучал чуть хрипло от сдерживаемых эмоций, но пальцы уже потянулись к ноутбуку. – Если он действительно контролирует время…

– То мы вернём тебе всё украденное, – закончил Макс с неожиданной, глубокой серьёзностью, глядя прямо на Лию. Ни тени шутки.

Лия смотрела на них – на Алекса, чья профессиональная сдержанность не могла скрыть тревоги в глазах; на Софью, чей научный пыл горел ярче печного пламени; на Макса, чья бравада лишь тонкой плёнкой прикрывала верность. Случайные спасители. Теперь – якорь в бушующем море времени.

Плед деда пах дымом и чабрецом – точь-в-точь как тогда, на веранде, под мерцание первых звёзд. Этот запах был нитью, связывающей прошлое с этим хрупким, обожжённым настоящим. В груди что-то сжалось – не от боли в ране, а от щемящей благодарности и страха за них.