– Спасибо, – прошептала она, и слово это, простое и ёмкое, повисло в теплом воздухе, смешавшись с треском дров, с тихим гулом ночного леса за стенами, с мерным дыханием спящего посёлка.

И в этот миг диск в её руке – тот самый, что крал годы, выжигал морщины на лице воспоминаний – слабо дрогнул. Не угрожающе, а словно эхом. Словно холодное металлическое сердце отозвалось на тепло человеческих – на эту странную, новорожденную надежду, проросшую сквозь страх и пепел времени. Его руны под пальцами Лии мигнули тусклым синим светом – один короткий всполох, как далёкий маяк во мгле.

Алекс, сидевший напротив, резко поднял взгляд, уловив движение. Его пальцы непроизвольно сжались в кулак – рефлекс врача, готового броситься к пациенту при любой угрозе. Софья замерла, в ее глазах мелькнула не научный интерес, а тревога. Макс перестал жевать последний кусок пирога, его взгляд стал острым, звериным, готовым к прыжку. Мгновение. Одно напряжённое мгновение, когда тишина комнаты натянулась струной.

Но диск затих. Только теплота от его поверхности, чуть большая, чем от человеческого тела, напоминала о его присутствии. О его власти. О цене.

За стенами этого старого, пахнущего детством и дымом дома, за чёрной стеной спящего леса, за границами видимого мира – что-то огромное, древнее и голодное чуяло эту вспышку. Оно ждало своего часа. Оно стучалось в двери реальности когтями тени. Оно мстило за нарушенный порядок времён.

Но здесь, сейчас, в кольце тёплого света от печи, под взглядами этих троих, выбравших ее сторону, – было тихо. Только ветер в трубе затягивал свою вековую песню. Только тени плясали на стенах, рассказывая истории старше человечества. Только дыхание друзей (да, теперь это были друзья) сливалось в один ритм с биением ее собственного, израненного, но все еще живого сердца.

Этот миг – хрупкий, драгоценный, купленный кровью и годами – был их. И они дышали им полной грудью, зная, что завтра снова начнётся бег. Но завтра будет завтра. А сейчас – было тепло.

Ночь в Мичуринском была тихой, пока за окном не раздался грохот – будто кто-то уронил ведро. Алекс схватился за нож, Макс спросонок зашипел: «Это они!», а Софья приподняла край занавески. Во дворе, спотыкаясь о садовый инвентарь, шатался мужчина в рваном пальто и с бутылкой в руке.

– Бомж? – прошептал Макс.

– Хуже, – прозвучало от стены. Это была Лия, прижавшаяся к ней. – Сосед Геннадий. Он тут живёт в соседнем доме уже лет десять. Геннадий подошёл к крыльцу, бормоча что-то под нос. Его обветренное лицо, обросшее щетиной, осветило мерцание артефакта, который Софья забыла прикрыть шторой.

– Э-э… вы тут не воры? – он качнулся, ухватившись за перила. – А то я… я вас…

– Мы родственники Лии! – крикнула Софья и приоткрыла дверь, чтобы лучше объясниться.

В тот же миг Геннадий рванул дверь на себя и шагнул в проем.

Макс подскочил, пытаясь перегородить проход:

– Дедуля, тебе пора домой! Там, наверное, водка стынет!

– «Дедуля»? – Геннадий внезапно выпрямился, и его голос, хриплый, но чёткий, заставил всех замереть. – Мне пятьдесят пять, юный кретин. И водку я не пью. Это коньяк.

Он швырнул бутылку в кусты и шагнул в дом, игнорируя открытый рот Макса. Артефакт на столе привлёк его внимание.

– Любопытно, – пробормотал он. – Спираль… Кельтский орнамент с руническим кругом силы, но с элементами протославянской вязи. Где нашли?

– Вы… разбираетесь в символах? – Софья прищурилась.

– Два высших: история и теоретическая физика, – буркнул он, доставая из кармана засаленную фляжку. – Но это не помогло понять, зачем вы тащите в дом артефакт эпохи неолита.