– Та история, ну, про аварию. Чем она закончилась?

– А ничем. Когда я пришла на следующее дежурство, оказалось, что их нет – ни той женщины, ни мужа её, ни сына. Вообще нет нигде: ни в реанимации, ни в палате, ни в морге. Они исчезли.

– Как исчезли?

– А вот так! – разводит она руками. – Примерно через неделю тот молодой доктор неожиданно перевёлся в областной госпиталь. Говорят, он давно ждал того перевода, но что–то мне не верится. У него как раз в тот период начались романтические отношения с одной из наших сестричек, а тут раз – и переезд. А в течение следующего месяца все, кто работал в ту смену уволились. В том числе и я.

– Но фамилию вы запомнили.

– Да. Причём случайно вышло. У знакомой была, газеты старые выбрасывала и увидела фотографии на первой странице: мужчина, женщина и мальчик. Я их сразу узнала. Там и прочла, что он каким–то начальником был. Вот только, что меня удивило: к нам они поступили двадцать пятого августа, а в газете написано, что авария произошла двадцать девятого. Я почему запомнила: двадцать пятого – день рождения Асель. Получается, где-то они эти три дня были, прежде чем объявили их умершими. Вот только не у нас в больнице точно. И как их можно было перевозить – таких тяжёлых? – Нуркан качает головой. – Не тронули б, может, жили бы люди. Тем более, как там было написано, у них ещё дети остались.

– И вы никому об этом не рассказывали? – осторожно спрашиваю я, поражённая важностью полученной информации.

– А кому мне рассказывать, Таня? Некому. Вот, ты первая.

Чужое имя режет ухо.

– Меня Тереза зовут, вообще-то.

Извиняющая улыбка мгновенно слетает с моих губ, когда я вижу, как меняется лицо Нуркан.

– Как ты сказала? – переспрашивает она.

– Тереза.

– Значит, это тебя они ищу, – шепчет, хватая за руку и заглядывая мне в глаза. – Тот, кто наверху живёт, ищет. И мне это не нравится.

19. Глава 19

Говорят, умные люди никогда не говорят о том, чего не знают. Что не пробовали, не испытывали или не видели воочию.

Когда я говорю, что сухой бассейн – это дуристика, я знаю, о чём говорю. Не единожды мне приходилось туда залезать, чтобы достать довольную до одури Марусю. Обычно, через минуту она так же до одури сердита, но иной реакции ждать не приходится.

Оказаться погребённой под тонной легчайших шариков – о, да, теперь я представляю, что чувствуют мухи в желе. Не на что опереться, не за что уцепиться. Ты можешь только встать на ноги, ценой невероятных усилий, разумеется, а дальше остаётся только мечтать о детском аналоге Моисея, который липкими от шоколада ладошками раздвинул бы Шариковое море аккурат до плещущейся в его волнах отдельно взятой трёхлетки.

– Маша, выходи!

– Неть!

– Выходи! Иначе больше сюда не приведу.

– Пивидёшь! Пивидёшь! Исчо!

Смотрительница – седовласая дородная дама, подменяющая обычно дежурившего здесь молоденького парнишку, недовольно цедит сквозь зубы:

– Полчаса бесплатно. Десять минут – сто рублей.

Я делаю ей самую заискивающую из моего арсенала мину.

– Пожалуйста. Видите, как малышке нравится.

– Вижу. Вопит, будто режут.

– Это от радости. Слышали бы вы, когда ей что-то не нравится.

Когда кто-то настроен против тебя, сделай его своим союзником – найди общего врага, и начните дружить против вместе.

Я предлагаю тётке дружить против Маруси, но она не ведётся.

– Будешь забирать, наслушаюсь.

– Маша! Бегом из бассейна!

– Неть!

– Тогда останешься без «киндера».

Гадство, конечно, но либо «киндер», либо десять минут в басике. Оба – «сотка». Больше у меня нет.

Маленькая душа – к компромиссам не привыкшая. И подольше бы так, если честно. Поэтому я предлагаю альтернативу. Любовь к сладкому берёт верх над любовью к игре в пластиковых шариках, но проходит ещё не меньше пяти минут, прежде чем Маруська подгребает к борту, откуда я за руки её вытаскиваю. Орёт она при этом так, что тётка моментально забывает о сотне и машет на меня руками: забирай, мол, своё сокровище. Я и забираю, держа в одной руке вопящую девочку, а в другой её одежду и ботиночки. То, что она увела из бассейна зелёный шарик, замечаю не сразу.