– Да, вор придёт, хоть что-то оставит, а огонь, он всё сожрёт, – со вздохом молвила соседка, жалостливо глядя на него.

– Всё, девоньки, съел, ничего не оставил. Храни тебя Бог, дочка, за угощение, – возвратил он матери кружку.

– Как случилось-то, дедушка? Наверно, по пьяному делу?..

– Нет, красавица. Говорил я сыну: когда соломой печку топишь, задвижку задвинь, а он не послушался. Пламя большое вырвалось из трубы, полетели искры, и соломенная крыша, как порох, вспыхнула. Так вот в одночасье и стал гол, как сокол.

– А где жили зимой?

– Кум пожалковал, в сени пустил. Так и жили, хоть и мёрзли. Всё ничего, да вот внучка простыла, заболела. Кашель замучил, похудела, в чём только душа держится. Чего только ни делали: и компрессы из керосина на грудь клали, – задыхается она, не может выдержать; и бабка на грудке шептала – ничего не помогает! Моченьки нету, глядя на неё, сердце разрывается.

– А и больницу? – спросила мать, смахивая слезу.

– А где деньги взять? Фельдшер говорил, что мою голубку надо лечить каким-то новым лекарством, что есть какое-то лекарство, попьёт она его – и всё как рукой снимет, а так хоронить придётся…

Видя, что женщины прикладывают к глазам кончики косынок, старик продолжал:

– Как прихожу в семью, принесу, что насобираю, возьму её, тростиночку мою, прижму к груди, а она шепчет: «Ты принёс, дедулька, мне лекарство? Ты же обещал…» А я смотрю ни неё, голубку, она вся насквозь от болезни светится, как глаза её. И так мне больно становится, шепчу ей: «Внучка моя, голубушка ненаглядная, если б мог, взял бы я твою болезнь на себя, я старый, а тебе жить надо». А она прижмётся ко мне и повторяет: «Живи, дедушка, живи. Ты у меня хороший». Сердце перехватывает при мысли, что я, старый, буду жить, а она умрёт. Да, видно, судьба такая: раньше меня внученька в могилу сойдёт.

– О Господи! – прошептала соседка, тыльной стороной ладони вытирая глаза. – Несчастье-то какое!..

– Бабоньки, девоньки, не ради дитя, ради Христа Бога нашего, вот если б немного деньжат на лекарство насобирали, я бы лекарство купил, спас бы внучку.

– Да откуда у нас денежки, дедуля? Отродясь не видали. Мы вон картошкой и молоком живём, пахтань у нас есть, а маслице да яичко государству сдаём.

– Бабоньки, да ради Христа, для внучки, для её жизни, хоть по рублику!..

– Да нету у нас, дедуля! – повторила мать.

– У меня есть! – вдруг раздался тонкий голос Ванюшки.

Все повернулись к нему. Он стоял весь в слезах.

– У меня есть, дедуля, я сейчас!

И он помчался во двор, к тайнику в вишняке. Раскидал землю и дрожащими руками достал баночку из-под леденцов. Открыл её, смял в руке сотню и по дорожке, с обеих сторон поросшей муравой, побежал к дому. Там его уже поджидала мать

– Постой, сынок, что скажу, погоди.

Она раскинула руки, стараясь его задержать. Он нырнул ей под руку и подлетел к завалинке.

– Вот, дедушка, берите! – сунул он сотню ему в руку. – Купи лекарство внучке, спаси её!

– Спаси тебя Христос, сынок, дай я тебя расцелую, – растроганно проговорил старик, коснувшись губами щеки мальчика.

– Вылечи, дедушка, обязательно её вылечи…

Старик забросил палку с котомкой на плечо и не по-стариковски шустро стал удаляться к выходу из села. Ванюшка долго смотрел ему вслед.

– Вот ведь какая ангельская душа у твоего сына! Все свои денежки отдал. Душевный растёт мальчишка. Из одной души состоит. Она в нём так и светится. Такую деньжищу отдал. Сколько в ней было? – поинтересовалась соседка у матери.

– Сотня!

– Сотня? Не может быть! – испуганно выдохнула та. – А не обманул старик? Может, и внучки-то у него никакой нет…