– На лыжи я тебе ещё заработаю, не беспокойся, купим мы их тебе, – как-то неуверенно произнёс отец.

У мальчика похолодело в груди. «Ну всё, – пронеслось у него в голове. – Если отдам деньги, не видать мне лыж…»

– Нет у меня денег, – угрюмо сообщил он.

– Как это нет? Нет или не хочешь отдать? – закипая гневом, уставился на него отец.

Мальчик поднял на него глаза. Очевидно, на многие годы не забыть отцу этого сыновнего взгляда. В нём смешалось всё: слёзы, страх, ненависть…

– Хоть убей, а нет у меня денег…

Отец ошеломлённо крякнул. Помолчал.

– Ну, не хочешь отдавать, вольному воля…

– Это как же так?! – запричитала мать. – Ты что, не можешь с сыном сладить?

– Поздно, мать. Надо было раньше думать. И оставь меня, пожалуйста, в покое…

– У, неслух какой! – накинулась мать на сына. – Растила тебя, ночи не спала, лучшие куски отдавала… А ты так-то мать благодаришь?

– Не замай его, оставь, – уже открыто встал на его защиту отец.

– Это как, не замай? Это как?.. – от возмущения у неё даже перехватило горло.

– А вот так! – вставая, сказал отец.

И вышел, хлопнув дверью. Мать в сердцах дала сыну затрещину по затылку. Но это мало его расстроило. Главное, отец теперь на его стороне. Ваня понял: лыжи – его! А мать, что мать? Шлёпнет, потом приласкает, напоит и накормит. Он это знал.

– И что это за ребёнок?! – кричала между тем мать. – Другой для матери не то что деньги, всю душу отдаёт. А этот молчит, как каменный истукан…

Ванюшке было жалко мать, но лыжи были нужнее. Ночью, уже засыпая, он слышал, как мать снова вела атаку на отца.

– Ты что, не можешь взять у него деньги? Чтоб у ребёнка такие были деньжищи, где это в деревне видано…

– Может быть, и взял бы, но ведь сказал мальчонка: убей – не отдам!

– Ну и что, что сказал…

– Да ты пойми, выходит, что я его обманул? Сначала дал, теперь отбираю!

– Ну и что! Подумаешь, невидаль какая!

Отец вздохнул:

– Тебе этого не понять…

И вот сейчас, сидя в вишняке, Ваня держал за кончик свою многострадальную сторублёвку, и лёгкий ветерок, шелестя, трепал её. Он смотрел на неё, а видел лыжи. Как летит на них, летит, и вся деревня, глядя на него, ахает:

И этот перелетел через речку! У нас теперь не деревенские мальчишки, а летающие лыжники!..

– Подайте, Христа ради! – донёсся до него слабый старческий голос.

Ванюшка вздрогнул, испуганно оглянулся и сквозь коричневые, облитые камедью стволы вишен увидел пожилого человека, подходившего к дому. Мальчик торопливо спрятал сотню в коробочку, сунул в ямку и засыпал её, забросал листвой. По пути к дому услышал снова:

– Подайте, Христа ради…

Старик нёс через плечо на палке котомку. Мать, наконец, оторвалась от работы:

– Что тебе подать, дедуля?!

– А что дашь, то и приму, красавица.

Старик снял с плеча котомку, сел на завалинку. Мать пошла в избу, вынесла краюху чёрного хлеба и кружку простокваши.

– На, поешь, небось, голодный? А я в погреб за картошкой слазаю.

– Дай Бог тебе здоровья! – перекрестился странник.

Взял кружку, хлеб и жадно принялся за еду.

Дети, разинув рот, смотрели на него. Из-за угла появилась женщина – соседка, держа в руках по два яйца.

– Подай, голубушка, погорельцу что-нибудь.

– Я бы дала тебе, дедушка, да у нас, кроме картошки, ничего нет. Вот разве яйца, но они сырые. Может, так съешь?

– И то правда, голубушка.

Отставив уже пустую кружку, старик дрожащей рукой взял яйца, тюкнул об угол кирпича, корявым грязным пальцем отколупнул скорлупу и выпил залпом одно за другим.

Мать принесла картошки – почти полведра в подоле, сыпанула в котомку.

– Давно ходишь, дедушка?

– А с самого Нового года, как сгорел… Ничего не осталось, почти голышом все из избы выскочили. Всё огонь слопал.