Я – ходу! Аллюром пошёл. Вижу, доярка поутру на дойку идёт на ферму, что стоит на отшибе от села. Я к ней, на душе полегчало, страх сразу стал улетучиваться, но от испугу забыл, что я голышом. Наконец, сообразил, шабалами стыд прикрыл. Она увидела меня, как заорёт: «Караул, насилуют!»

Потом узнала меня, оскалилась белозубой улыбкой: «Семён, да ты, никак, с ума сошёл? Телешом бегаешь, женщин ловишь, иль тебе жены мало? Иль я тебе понравилась?» «Каких женщин, меня самого ловят!» – подумал я. В голове мысли роем. Ведь эта заполошная женщина своим криком может опять привлечь внимание бандитов. И потихоньку дёру от неё. А она кричит вдогонку: «Стой, Семён, погоди!» – и за мной. «Ну, думаю, одна беда не ходит. Прилипла ко мне. Я быстрей, она за мной. «Погоди, Семён, Христом Богом прошу!»

Тут уж я понёсся, как дикий джейран. Добежал до села. Не переведя дух, быстро шабалы на себя нацепил. Сердце ёкнуло. Думаю, вдруг деньги по дороге потерял? Пощупал – в носке. На сердце отлегло. А доярка подбежала ко мне, ртом воздух хватает: «Ты что, оглох? Тебе женщины не жалко? Одну меня бандитам оставил!» «А ты откуда знаешь, что там лихие люди?» – «А, по-твоему, от нормальных людей голышом из леса убегают? Я не глупая, догадалась…»

Она кричит на меня, а у меня страх возле села уже прошёл. Смех от её слов начал разбирать. Она подозрительно глядит на меня и так недоуменно спрашивает: «Да ты, никак, Сёма, со страха того?» «Да что ты, милая ты моя?!» – шагнул я к ней. Она как рванёт в сторону своего дома. Калитку проскочила и пулей в дверь! Только засов клацнул.

Вот что со мной случилось, – заключил Семён, улыбаясь. И добавил озабоченно: – Кто-то из нашего села шалит. И готов, видать, даже на душегубство…

– Знамо дело, звери! Ну грабить – пусть грабили бы, но зачем же на меня поклёп возводить? – зло отозвался сосед. – Дрянь народ. Как разузнаю, кто – отволтузю так, что мать родная не узнает.

У Вани была своя думка, у матери его – своя. Она говорила сынишке:

– Сынок, дал бы ты мне свою денежку, я бы тебе купила вельветовую куртку, штаны, ботинки… Вот бы на Пасху нарядился, как жених. Или пару овечек купила бы, я бы тебе носки, шарф, перчатки связала.

Ванюшка, насупившись, уходил из дома. Другу своему Кольке жаловался:

– Дома как-то неуютно стало. Мама с отцом шушукается. Чует моё сердце, уговорит она папку у меня деньги взять – останемся мы без лыж. Так и будут нас звать глухарями.

– Знамо дело, деньги большие, – разделял его подозрения Коля. – Твоя мать говорила моей: мол, у Ваньки души нет, прошу его по-всякому, уговариваю, горы золотые обещаю, а он, паршивец, не отдаёт деньги. А ты, смотри, не отдавай! К осени в город с тобой смотаемся. Я узнавал у учителя физкультуры: в городе в спортивном магазине лыжи есть. Купим

их, тогда всем покажем, кто из нас глухарь…

И уже оба мысленно видели, как летят они на лыжах через речку. И не за 30 метров, а больше – за целых сто!

– А что, если папка скажет: давай?! Это не мамка, с ним много не поспоришь…

– Это верно, – согласился с ним Коля.

Оба тяжело вздохнули.

– Ну а ты отцу соври. Скажи… скажи… Потерял, дескать.

– Отпорет.

– Ну тогда скажи, что зарыл в землю, а где – забыл. Мол, найду, тогда отдам.

– Так они ещё, может, заставят искать.

– Ну и что? Поищи для отвода глаз…

Как и предполагал Ванюшка, мать всё-таки уговорила отца. Утром, когда позавтракали, он виновато произнёс.

– Сынок, мать настаивает, чтоб ты деньги отдал ей…

– А ты что, не настаиваешь? – возвысила голос мать.

– Гм, и я, конечно, требую, чтобы, это самое… деньги матери отдал.

– А лыжи? – плаксиво скривил губы Ваня.