– Как она? – хрипло спросила Наоми, её голос был едва слышен, напоминая шелест сухих листьев, которые ветер гоняет по осенним улицам.

Врач остановился возле койки, его движения были аккуратными, почти медленными, как будто он боялся нарушить тишину, которая царила в палате. Он открыл папку с записями, которую держал в руках, и на мгновение задержал взгляд на графиках и цифрах.

– Её состояние стабильное, – сказал он, не поднимая глаз. Его голос был ровным, но в нём чувствовалась выученная дистанция, созданная годами работы. – Но улучшений пока нет.

Наоми опустила голову, её плечи поникли, а пальцы сжались в кулаки. Она чувствовала, как глухое отчаяние поднимается внутри неё, обволакивая, как густой, липкий мрак.

– Что с ребёнком? – спросила она после короткой паузы, её голос дрогнул, будто ей приходилось вытягивать слова из самого себя.

Врач поднял глаза, и его взгляд смягчился.

– Ребёнок жив. Аппараты поддерживают всё необходимое для его жизни, – ответил он, его голос на миг стал теплее, в нём прозвучала едва уловимая нотка сочувствия. – Но, к сожалению, время – не на нашей стороне.

Эти слова, такие простые и прямолинейные, прозвучали как приговор. Воздух в комнате словно стал ещё гуще, тишина – ещё более невыносимой.

Наоми сидела неподвижно, глядя куда-то сквозь фигуру врача. В её голове эти слова отдавались эхом, превращаясь в нескончаемый гул, который заглушал всё вокруг.

Врач ещё немного постоял, его рука на мгновение замерла на папке, как будто он подыскивал слова, которые могли бы хоть немного облегчить её боль. Но что он мог сказать? Вместо этого он тихо развернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

Оставшись одна, Наоми почувствовала, как тишина комнаты стала почти удушающей. Звук аппаратов, раньше казавшийся ей просто частью фона, теперь стал резким, как удары молотка. Они мерно гудели, как тик-так часов, отсчитывающих время, которого у них почти не осталось.

Она обвела взглядом палату. Свет луны, пробиваясь сквозь мутное окно, создавал причудливые узоры на потолке, похожие на древние письмена. Запах дезинфекции и лекарств казался теперь ещё более тяжёлым, и Наоми хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть и не чувствовать этого места.

Её взгляд снова упал на Синдел. Она лежала неподвижно, и белизна простыней, обвивавших её тело, выглядела слишком яркой, почти болезненной. Рыжие волосы расплылись по подушке тусклым ореолом, напоминая осенние листья, которые слишком долго пролежали под дождём.

– Это только начало, – прошептала Наоми, но её голос прозвучал настолько тихо, что она не была уверена, услышала ли сама себя.

В этот момент ей показалось, что тени на стенах задвигались, как будто лунный свет оживил их. На секунду она ощутила слабый, еле уловимый запах – сладковатый, как цветы, которые лежат слишком долго в вазе.

Но это был лишь миг. Всё снова замерло. И лишь гул аппаратов продолжал разрезать тишину.

Наоми снова перевела взгляд на Синдел. Её мысли метались, как стая беспокойных птиц, взмывающих в небо перед грозой, не находя ни укрытия, ни покоя. Она пыталась собрать их в единое целое, найти ответ на вопрос, который словно выжигал её изнутри. Как всё это произошло? Как они пришли к этой ночи, к этой палате, к этой тишине, которая давила на грудь, словно невидимый груз?

Ещё несколько дней назад они сидели за чашкой кофе, болтали о незначительных вещах, смеялись. Синдел тогда выглядела такой яркой, полной жизни, как всегда. И теперь она лежала здесь – неподвижная, словно марионетка, оставленная без нитей. Её тело было окружено паутиной проводов и трубок, которые связывали её с этим миром, удерживали от полного исчезновения.